Неофициальная история крупного писателя - Чэнь Мяо

На этом Чжуан Чжун замолк. Ребята умоляли его продолжать, но он снова скромно улыбнулся:

— В следующий раз доскажу!

И, очень довольный, направился к выходу, окружен­ный плотной толпой ребят.

Товарищи из отдела кадров не раз говорили ему, чтобы при заполнении анкеты он датировал начало сво­ей трудовой деятельности февралем 1952 года, а не весной 1949-го. Сначала Чжуан Чжун пришел в ярость, долго спорил, а потом вдруг умолк. Почему же? Из-за старого земляка, с которым он участвовал в южном походе. Земляк рассказал, что при первом же артоб­стреле, когда осколком ранило их товарища и его кровь брызнула на лицо Чжуан Чжуна, он вообразил, что ранен сам, и попросился в госпиталь. Там ошибку сразу установили, приказали вернуться в часть, но он решил, что не имеет права рисковать собой и огорчать родите­лей, тихо дезертировал и больше года провел в мирной хунаньской деревеньке, работая в мастерской близлежа­щего города. Это и было его познание жизни «у грохо­чущих заводских станков и в бедствующей деревне».

В 1951 году он опубликовал свою первую статью (а вовсе не очерк или рассказ), втерся в доверие к литераторам, поступил в отдел культуры уезда, потом области, провинции и в итоге стал профессиональным писателем.

Говорят, что Чжуан Чжун не очень любил вспоми­нать о своем прошлом, а еще больше не любил выказы­вать уважение к прошлому других. В таких случаях он раздраженно бросал: «Если бы я родился на двадцать лет раньше, да в самом центре революции, я был бы красным дьяволенком!» Некоторые напоминали ему, что многие убежденные революционеры сами пробивались через линию фронта к революционным базам, но он стоял на своем: «Если бы в нашем доме жил командую­щий Красной Армии, я тоже попал бы в нее!» При этом голос его становился все более раздраженным, в груди полыхал справедливый огонь, глаза не предвещали ни­чего хорошего.

Вторая трудность, которая мучила его, касалась слу­жебного разряда. Вспоминая ее, он всегда мрачнел. Дело в том, что, когда Чжуан Чжун произносил свой знаменитый доклад о творческом опыте, он, согласно руководящим установкам, заклеймил описания любви в литературе, говорил, что любовь — это буржуазная за­раза, разложение, коварная попытка отнять власть у пролетариата. К величайшему сожалению, первый срыв писателя в его движении по служебной лестнице свя­зывают как раз с одной романтической историей. Мне не хотелось бы касаться ее — это могут объявить копанием в грязном белье, но ради истины придется изложить все как есть.

История эта зародилась в той самой школе, где вы­ступал Чжуан Чжун. Юные, искренние, горячие школь­ницы, только что освободившиеся от пут феодальной конфуцианской морали, не знали, что «мужчины и жен­щины должны остерегаться друг друга» или «общаться, но не приближаться». Слушая известного писателя, закаленного в революционных боях, они все пылали от возбуждения и радостно хихикали. Кто знал, что это приведет к несчастью! В тот день Чжуан возвращался домой слегка покачивающейся походкой, точно готовый взлететь. Две из школьниц, которых он видел, оказались такими красивыми, ясноглазыми и притягательными, что он не променял бы их даже на небесных фей. Он не мог забыть о них и полночи проворочался на постели, не в силах уснуть. Можно не сомневаться: его взгляд на женщин сильно поколебался. Наконец он встал, накинул на себя одежду и подошел к зеркалу: не сказать чтоб красавец, но, в общем, ничего. Нос прямой, лицо белое, длинное, зато благородное. Жаль, в уголках глаз уже появились морщины, напоминаю­щие рыбий хвост, но и они не портят общего впечатле­ния. Ничего не поделаешь, цветы опадают, а воды текут!

Что же делать с этими красотками? Он долго думал, потом взял два листа бумаги, проложил их копиркой и излил на них всю свою любовь. Письмо получилось красивым, как цветочная клумба. На каждом экземпля­ре он проставил имена своих избранниц, вложил письма в конверты и, не дожидаясь рассвета, бросил их в почтовый ящик. Теперь оставалось лишь ждать ра­достной весточки. И тут Чжуан похолодел: он вспо­мнил, что перепутал конверты! Это ужасно! Обхватив почтовый ящик, он плакал, бил себя в грудь, топал ногами, глубоко вздыхал... Когда появился почтальон, чтобы забрать из ящика корреспонденцию, Чжуан долго умолял его вернуть письма, даже собрался встать перед ним на колени и биться головой о землю, но суровый почтальон был беспощаден. Он заявил, что это противо­законно, и отказался что-либо сделать.

Через два дня после этого, когда Чжуана как раз должны были перевести из восемнадцатого служебного разряда в семнадцатый, отдел кадров получил возму­щенные письма от обеих школьниц. В результате его не повысили и к тому же заставили писать объясни­тельную записку. В ней Чжуану пришлось напирать на то, что благородный человек не может оставаться рав­нодушным к красоте и что вообще виноваты прежде всего девушки: «Они обе проявляли симпатию ко мне. Как же я мог не реагировать на это?» Затем он еще долго лил слезы, сокрушался, но семнадцатый разряд все-таки уплыл от него.

С тех пор стоило кому-нибудь упомянуть о служеб­ных разрядах, как Чжуан Чжуна просто невозможно было остановить. Он разражался длинной речью о допу­щенной к нему величайшей несправедливости, расска­зывал об одном человеке, который вместе с ним участ­вовал в южном походе, а сейчас уже имеет четырна­дцатый разряд и послан за границу в ранге первого секретаря посольства. Другой человек, как и он, освобо­ждал Ханьян, сразу получил шестнадцатый разряд и давно является уездным начальником. Третий имеет пятнадцатый разряд, хотя «в школе я был старше его на несколько классов!». И так далее, в таком же духе.

Третья трудность, мучившая Чжуан Чжуна, касалась его социального положения. Он обнаружил, что не­сколько человек в их провинции, занимавшихся лите­ратурным трудом, были членами Союза китайских писателей и имели великолепные удостоверения, обтя­нутые коричневой кожей с золотыми иероглифами. Чжуан не имел такого, а ведь он еще в школе был одним из организаторов литературного кружка и опу­бликовал первые очерки и рассказ накануне революции. Разве мог такой талантливый молодой человек оставать­ся безвестным? То, что Союз писателей еще не принял его в свои ряды, свидетельствовало лишь о недопусти­мом презрении Союза к простым людям, и терпеть это больше было нельзя. В момент наивысшего возмуще­ния Чжуан Чжун сам составил необходимую бумагу, подписался на ней за своего начальника и, когда заве­дующий канцелярией отлучился в туалет, пришлепнул к бумаге официальную печать. Это была рекомендация Чжуану в Союз писателей, а если возможно, то и в члены правления. В противном случае, говорилось в ней, Союзу будет трудно поддерживать международные свя­зи и это плохо отразится на авторитете китайской литературы в глазах мировой общественности.

К сожалению, Союз писателей оказался в высшей степени бюрократической организацией. Он долго не отвечал на письмо, а потом, приняв очередную партию литераторов, прислал Чжуан Чжуну отказ, причем на работу, да еще с приложением его письма. Начальник Чжуана в ярости заявил, что это не его подпись, и с тех пор несчастный Чжуан навсегда потерял надежду вступить в Союз. Вспоминая об этой эпопее, он каждый раз оскорбленно восклицал: «Подумаешь, Союз писате­лей! Как будто я не могу быть крупным писателем и без членства в Союзе!» Конечно, Союз китайских писателей совершил большую ошибку, не приняв его, но Чжуану от этого не стало легче.

Все названные мною трудности омрачали жизнь Чжуана. Как писал в своих стихах Ли Бо, «когда рассекаешь воду мечом, // вода продолжает течь.// Когда поднимаешь чару с вином,// вино не рассеет грусть»[1].

И судьба Чжуана подтверждает его правоту. Однажды он выпил лишнего и начал кричать на всю улицу: «Мать вашу... Я почти старый кадровый работник, почти служащий семнадцатого разряда, почти член Союза писателей, а вы...» Слюна дождем брызгала из его рта. Шатаясь, он брел к дому и непрестанно повторял одно и то же, а наутро, протрезвев, обна­ружил на своих воротах написанные углем «три с минусом», то есть «три с натяжкой».

Когда Чжуан разглядел эту цифру, он, глубоко оскорбленный, вернулся к себе в комнату, взял ручку и еще раз переписал некогда записанные им слова Ницше: «Я научу вас уважать сверхчеловека! Это море, кото­рое поглотит все исходящие от вас унижения».

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Всего одна фотография показывает, каким стойким и несгибаемым должен быть настоящий герой

От ветров и дождей оскорбительная формула на воро­тах скоро стерлась, но беспощадные людские языки продолжали работать. Наш крупный писатель постоян­но слышал за спиной все те же крайне нелестные для него слова. Особенно неприятным было то, что когда его представляли незнакомым лицам как писателя, эти люДи не выражали к нему ни малейшего почтения. Напротив, в их взглядах читались холодность и недо­умение, означавшие примерно следующее: «Писатель? А какие произведения он написал?» Они, казалось, не знали, что Чжуан был одним из организаторов школь­ного литературного кружка, еще до революции написал свои первые рассказ и очерк, а о его последующих, центральных произведениях тоже не имели понятия. Конечно, он мог только посмеяться над этими убогими людьми, их мнение совершенно его не интересовало, и все-таки обидно без конца слышать оскорбительные слова. Когда люди молчали, он по выражению их лиц чувствовал, что оскорбление только что прозвучало. Чжуан успокаивал себя изречением Ницше, но все же трудно существовать среди унижений. «Раз здесь меня не понимают, найдется место, где меня оценят»,— думал он, и будущие успехи дружно подмигивали ему, как бесчисленные звезды летней ночью. Решив снова «забить в гонги и барабаны», он перебрался в другую провинцию.