Бедная мисс Финч. Закон и жена. Тайна - Уилки Коллинз

– Вы слуга достопочтенного Финча?

А мальчик ответил:

– Стало быть, так.

Мы проехали по городу. Улицы с уныло чистыми домами. Ни души не видно было в плотно затворенных окнах. Никто не выходил из мрачных, запертых дверей. Ни театра, ни общественных зданий, кроме пустой ратуши, на белых ступенях которой стоял задумавшись полицейский. Ни одного покупателя в лавках и никого за стойкой, чтобы продавать товар, если б явились покупатели. Кое-где по пути встретились местные жители, которые с изумлением таращили на нас глаза и, по-видимому, не были способны ни к чему другому. Я спросила мальчика Финча:

– Что, этот город богатый?

Мальчик достопочтенного Финча осклабился и ответил:

– Стало быть, богатый.

Хорошо. Здесь, по крайней мере, презренные богачи не наслаждаются жизнью.

Оставив этот город скучающих людей, замурованных в домашние гробницы, мы выехали на красивую большую дорогу, идущую в гору. По обеим сторонам расстилалась широко открытая местность.

Открытая местность недолго может занять внимание путешественника. Я переняла от моего бедного Пратолунго привычку выведывать политические убеждения тех ближних, с которыми встречаюсь на чужой стороне. От нечего делать я стала выведывать убеждения Финчева мальчика. Его политическая программа оказалась следующая: как можно больше мяса и пива, как можно меньше работы. За это приподнимать шапку при встрече со сквайром и довольствоваться положением, в которое Богу угодно было его поставить. Презренный мальчик Финча! Мы достигли самого высокого места дороги. Справа отлогий склон и плодородная долина; посреди ее церковь и селение, а далее возмутительно отрезанный от общины оградой луг и лес, называемый парком, достояние тирана, с дворцом, где пировал и жирел этот враг человечества. Слева великолепный вид на зеленые горы, уходящие волнами до горизонта. К удивлению моему, Финчев мальчик слез с козел, взял пони под уздцы и неспеша свел его с дороги, к холмистой пустыне, где не видно было ни тропинки. Коляска начала качаться и колыхаться, словно корабль на море. Пришлось держаться обеими руками, чтобы не упасть. Я подумала сначала о пожитках моих, потом о себе.

– Много ли такой дороги? – спросила я.

– Три мили будет, – отвечал Финчев мальчик.

Я велела остановить корабль, то есть коляску, и вылезла. Мы привязали пожитки мои веревкой и двинулись далее: мальчик впереди, а я позади, пешком.

Какая прогулка была! Какое небо над головой, какая трава под ногами! Благоухания земли и соленая свежесть отдаленного моря смешивались в легком ветерке. Невысокая душистая трава упруго склонялась и поднималась под ногами. В небесной высоте громады белых облаков торжественно неслись по синему небу. Колючий кустарник, разбросанный клумбами по лугу, был в желтом цвету. Мы шли все дальше, то вверх, то вниз, то подаваясь вправо, то сворачивая влево. Я оглянулась кругом: ни жилья, ни дороги, ни тропинки, ни оград, ни заборов, ни стен, ни признаков человеческой жизни. Повсюду, куда ни обернись, лишь величественное уединение гор. Не видно было ни одного живого существа, кроме овец, рассыпанных в лазурной дали, да жаворонка, поющего над моей головой свою песню блаженства. Чудное место. Не далее одного переезда от шумного многолюдного Брейтона, а здесь иностранец лишь по компасу мог бы найти дорогу, точь-в-точь как на море. Чем дальше проходили мы, тем живописнее и пустыннее становилась местность. Мальчик шел где вздумается; здесь преград не было. Бредя сзади, я иногда видела лишь задок коляски, поднятый на воздух, мальчик же и пони исчезали за крутым спуском. Иногда, напротив, на подъеме в гору, мне представлялась вся внутренность коляски, а над коляской пони, а над пони мальчик и, о Боже, пожитки мои, колыхавшиеся в объятиях ненадежной веревки. Двадцать раз я ждала, что поклажа, и коляска, и пони, и мальчик – все вместе скатится в лощину. Но нет. Ни малейшая случайность не испортила мне приятного путешествия. Политически достойный презрения, Финчев мальчик имел и хорошую сторону: он был отличный вожак по Соут-Доунским горам.

Достигнув вершины пятидесятого, как мне казалось, холма, я начала отыскивать глазами следы селения.

Позади стлались волны гор; тени облаков двигались по пройденной нами пустыне. Впереди, в синеющем просвете, виднелась отдаленная белая полоса моря. Под ногами открывалась глубочайшая из виденных мною до сих пор долин, и первый след присутствия человека был уродливо запечатлен на лице природы в виде четырехугольной полосы расчищенной и вспаханной земли среди зеленого склона. Я спросила:

– Подходим ли мы к селению?

Финчев мальчик кивнул и ответил:

– Стало быть, подходим.

Удивительный Финчев мальчик! Что ни спроси у него, обороты его речи все одни и те же. Этот юный оракул неизменно отвечает на все тремя словами.

Мы спустились в долину. Достигнув ее дна, я усмотрела еще признаки человека. Предо мною была дорога, примитивная колесная дорога, глубоко врезанная в известковую почву. Мы перешли через нее и обогнули гору. Еще признаки человеческой жизни. Два маленьких мальчика, очевидно, приставленные сторожить нас, выскочили из сухого оврага. Они с визгом побежали кратчайшим путем, известным им одним. Мы еще повернули в другой изгиб долины и перешли через ручей. Я сочла своею обязанностью ознакомиться с названиями местности.

– Как называется этот ручей?

– Он называется Кокшут.

– А большая гора справа?

– Овербло.

Еще пять минут, и мы увидели первый дом, маленький и одинокий, построенный из щебня и известняка.

– И этот дом имеет свое название?

– Конечно. Он называется Броундоун.

Еще десять минут ходьбы, в продолжение которых мы все более углублялись в таинственные зеленые изгибы долины, и великое событие дня свершилось наконец. Финчев мальчик указал вперед кнутом и сказал (даже в эту торжественную минуту ограничиваясь тремя словами):

– Вот мы пришли. Там вот Димчорч.

Я стряхиваю с платья известковую пыль. Я испытываю сильное и совершенно тщетное желание поглядеться хоть в осколочек зеркала. Ведь местные жители (человек, по крайней мере, пять-шесть) собрались по полученному от сторожей известию, и я как женщина обязана произвести на них по возможности приятное впечатление. Мы двигаемся вперед по узкой дороге. Я улыбаюсь местным жителям. Они в ответ глазеют на меня. С одной стороны дороги я замечаю три-четыре домика и пустырь; затем трактир под названием «Перепутье» и опять пустырь; затем крошечную мясную лавку: в витрине кровавые куски баранины на синем блюде и больше никакого мяса; затем опять пустырь и опять горы, значит, с этой стороны дороги конец селения. На другой стороне сначала тянется невысокая каменная ограда фермы, далее виднеется также несколько домиков, из которых один, почтовая контора, носит на себе печать цивилизации. В почтовой конторе можно приобретать разные вещи, потребные для жизни, как, например, сапоги и ветчину, сухари и фланель, кринолины и религиозные трактаты. Далее опять каменная стена, сад и частный дом – дом приходского священника. Еще далее, на склоне, маленькая ветхая церковь с крошечною белою колокольней, на которую надета, как шапка, остроконечная крыша из красной черепицы. За всем этим опять горы и небо. Вот и весь Димчорч.

Что же сказать о жителях? Полагаю, надо сказать правду. Я заметила между жителями одного настоящего джентльмена, и этот джентльмен был пастушья собака. Она одна приветствовала меня на новом месте. Она с большим усердием виляла коротким хвостом и дружелюбно совала мне в руку свою честную пеструю морду. «Добро пожаловать в Димчорч, госпожа Пратолунго! Извините этих мужиков и мужичек, которые стоят и глазеют на вас. Бог, сотворивший нас всех, сотворил и их также, но не так удачно, как нас с вами». Я принадлежу к числу немногих людей, умеющих читать язык собак на их мордах, и верно передаю речь собаки-джентльмена в этом случае.

Мы отворили ворота приходского дома и вошли. Так благополучно кончилось мое сухопутное плавание по Соут-Доунским горам.

Глава III. БЕДНАЯ МИСС ФИНЧ

Приходский дом в одном отношении похож был на рассказ, который я пишу: он состоял из двух частей. Первая, передняя часть, сложенная из вечного здешнего камня и щебня, не заинтересовала меня. Вторая часть, уходившая назад под прямым углом, имела старинный вид. Тут был когда-то, как я потом узнала, женский монастырь. Тут были узкие готические окна и темные, обитые плющом, стены из старого камня, подновленные местами красным кирпичом. Я надеялась, что войду в дом с этой стороны. Но нет. Мальчик, остановившись на минуту, как бы в раздумье, что со мной делать, повел меня к двери, находившейся в новейшей части строения, и позвонил. Растрепанная горничная впустила меня. Может быть, принимать гостей было для нее непривычным делом. Может быть, ее сбило с толку внезапное нашествие грязно одетых детей, ворвавшихся в переднюю и так же быстро убежавших снова во внутренние комнаты, испуская крики при виде незнакомого лица. Как бы то ни было, горничная, по-видимому, тоже недоумевала, что со мной делать. Посмотрев пристально на мое «иностранное» лицо, она вдруг отворила дверь в стене коридора и впустила меня в маленькую комнату. И тут двое детей в грязных платьях вырвались с криком из предложенного мне убежища. Я назвала себя по имени, как только могла громко, чтобы можно было расслышать мой голос. Горничная словно испугалась длины этого имени. Я дала ей мою карточку. Горничная взяла ее грязными пальцами, поглядела на нее, как на какую-нибудь редкую диковинку, повернула ее, аккуратно отпечатывая на ней свои пальцы, и, вероятно, потеряв надежду понять хоть что-нибудь, вышла из комнаты. Она остановлена была за дверью, как поняла я по звукам, новым вторжением детей в переднюю. Послышался шепот, хихиканье, громкий стук в дверь. Надоумленная, видимо, детьми и, несомненно, возвращенная ими, горничная стремительно вошла снова.