Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

мне думаешь, и уж точно не ангел. Было бы жаль, если бы ты не приняла моих предупреждений всерьёз. Из того, что ты, насколько мне известно, высоко ценишь в людях, я в себе не нахожу ничего. По утрам я не занимаюсь гимнастикой. При наличии повода не отказываюсь выпить и плотно закусить. Я не умею танцевать, дарить женщинам цветы. Предпочитаю хорошую русскую баньку всем политическим дискуссиям, вместе взятым. Не склонен к борьбе за «лучезарное будущее» и т. д. и т. п.

И я говорю тебе: пока не поздно, улыбнись своей фантазии, не уверяй себя в том, что со мной ты много потеряешь, и я вполне примирюсь с участием тех, кто постепенно стирается в памяти …

Но всю жизнь я буду признателен тебе за дни, проведённые с тобой, за искреннее твоё ко мне участие, за нашу дружбу.

Мир павшим.

_ _ _

7. 08. 1963г

Дана

Малгородок

Ну, здравствуй, не чудовище и не ангел!

Обходиться без слов! Да разве можно представить себе немую Землю? Землю без стихов, без песен, без сказок?

Поселись на необитаемом острове, воздвигни вокруг своего жилья стены, закрой наглухо ставнями окна — от чего ты не сможешь укрыться в этом оплоте одиночества? От тоски по слову — живой нити, связующей нас с людьми. Рука сама потянется к книжной полке.

Представь себе, что не было на Земле верных рыцарей Слова. Что Гомер, Блок, Лермонтов, Есенин унесли с собой открытые ими тайны красоты и печали мира. Что было бы с нами? Мы были бы нищими и копались бы в пыли будней, отыскивая зёрна истин, которые сегодня у нас в крови.

А твоё письмо! Если бы не оно, разве был бы напоен радостью воздух? Разве я чувствовала бы за спиной лёгкие сильные крылья?

Скажи, ты летаешь во сне? У меня это обычное дело. Я давно верю, что умею летать. И летала бы уже наяву. Но каждый раз в тот момент, когда остаётся только легонько оттолкнуться от земли, кто-нибудь обязательно всё испортит. Вот сегодня. Всё утро меня подмывало что-нибудь сотворить, и разговаривая в саду с мамой, я ни с того, ни с чего сделала переворот и чистенькое сальто. Без разбега и почти без напряжения. Ещё бы чуть-чуть, и я взлетела бы над садом. Но мама! Она посмотрела на меня с таким отчаянием! Она всплеснула руками и воскликнула:

— Господи! И когда ты, наконец, повзрослеешь?!

Девчонки в общежитии тоже нередко задавали мне этот вопрос. Интересно, что они имели в виду? Что в их понятии — повзрослеть? Избавиться от радости жизни? Перестать мечтать?

О да! Я фантазёрка! Но скажи, разве так не бывает на свете, что человек мечтает о чём-нибудь страстно и сосредоточенно, и мечта его сбывается? Кто-то кого-то очень ждёт, и кто-то к кому-то, наконец, приходит?

Кроме того, господин Скептик, иногда скачущий телёнком, но чаще рассуждающий слишком здраво, позвольте доложить Вам, что всё же по части фантазий вы перещеголяли меня. Чего стоит одна изящная теория, объясняющая, почему Вы не поцеловали меня в аэропорту. Какая прозорливость! Какая несравненная, неземная логика! Потерять, чтобы не разбить! Отдать, чтобы сохранить подольше!

Скажи, неужели ты действительно не знал, в кого был влюблён Реня все студенческие годы? На осенних фотовыставках нашего факультета всегда было несколько стендов, посвященных Ей. Она стоит у окна. Улыбается. Грустит. Задумалась. Плачет. Сдаёт экзамен. Когда в университетской газете появились Ренины стихи, ни для кого не было секретом, кому они посвящены. Как он любил её! И любит, наверное, до сих пор. Когда они были рядом, казалось, нет людей, в большей степени созданных друг для друга. Почему она его отвергла? Почему вышла замуж за обжору-хоккеиста? Вот драма сердца и загадка для ума. Но я в этой драме не играла главную роль.

Я была для Рени громоотводом. Он изливал передо мной душу и читал предназначенные Ей стихи. Нас часто видели вместе, и, наверное, это очень походило на роман. Он водил меня в театр, в филармонию, в тир. Даже на футбол т на заседание ЛИТО. Он достал мне велосипед, и мы ездили вдвоём за город. Зная моё пристрастие к цитрусовым, он тратил на них добрую половину своей стипендии. «Что-то запахло апельсинами, кажется, твой папаша идёт», — говорили мои девчонки. Реня из-за моего маленького роста и «пионерского» характера называл меня дочкой. Трудно сказать, чем бы закончилась наша апельсиновая дружба, если бы однажды на выставке Родена я не встретилась взглядом стобой. Я сразу поняла тогда, что это неспроста, и меня наполнило предчувствие продолжения. Ты стал появляться на танцах. Ненадолго. Молча стоял у двери. Я не смотрела в твою сторону, но всегда безошибочно определяла твой приход. Исчезновение тоже. К тому времени, как ты заговорил со мной впервые, мне казалось, что мы знакомы сто тысяч лет. Я догадывалась, что любимое твоё занятие — бродить в раздумьях по набережной Вольной реки, что никакая пропаганда не в силах привить тебе любовь к утренней гимнастике и что мне надо привыкать обходиться без цветов. Только всё это, можешь себе представить, ничуточки меня не пугало. А сейчас я угадала в тебе то, что несравненно дороже спортивной подтянутости или изысканных манер и что ты не смог замаскировать отрезвляющими приёмчиками своего послания. Пока ты разглагольствовал о собственном эгоизме, выдержке и пренебрежении к словам, я по шаткой лесенке из корявых букв пробралась прямо к твоему сердцу и обнаружила в нём доброту и любовь к людям. Скажи, зачем ты прячешь эти сокровища так глубоко, в скорлупе скепсиса и недоверия к жизни? Ты всё равно не помещаешься в своём укрытии — хвостик торчит снаружи. Считай, что тебя застукали, и выбирайся поскорее на белый свет. Объясни мне себя. Расскажи, откуда эта нерешительность, эта непроглядная тьма. Расскажи мне всё. Я пойму.

Что касается твоих предупреждений, считай, что я приняла их совершенно всерьёз. Я не стану требовать от тебя букетов, в субботу сама буду отправлять тебя в баньку, а после — выдавать тебе ма-а-ленькую рюмочку напитка под названием горилка. На большее можешь не рассчитывать. Вот теперь и прикинь, кому из нас следует глубже задуматься, стоит ли продолжать общение.

Пока

Дорогу мечтателям!

_ _ _

21. 08. 1963г

Михаил

Пригород

Данусь!

Неделю таскал я в кармане твоё письмо, перечитывал его в метро, в электричках, на кафедре. Отвечать не решался, да и сейчас берусь за это дело со