Лорелея (сборник) - Генрих Гейне

«Не пугайся, дорогая!..» Перевод В. Быкова

Не пугайся, дорогая!Не похитят нас теперь:Твой покой оберегая,На замок я запер дверь.

Как бы вихрь ни злился яро,Дверь ему не сокрушить;Но чтоб не было пожара,Лучше лампу затушить…

Ах, позволь покрепче шеюМне твою обвить вокруг,Шали нет – так я согрею,Чтоб не зябла ты, мой друг!

Рамсгейт. Перевод В. Зоргенфрея

«О поэт, любезный сердцу,Как о нем мы все тоскуем!Как бы нам его хотелосьОсчастливить поцелуем!»

Так любезно наши дамыО поэте рассуждали,Между тем как на чужбинеИзнывал я от печали.

Солнце юга не согреетТех, кого терзает холод.От воздушных поцелуевНе уймется в сердце голод.

Отрывок. Перевод В. Зоргенфрея

Блаженный миг – когда устамиБутон трепещущий примят;Не меньше счастья нам даруетЦветущей розы аромат.

Из «Книги песен» (1827)

Прими же песнь, что чистым сердцем Прими же песнь, что чистым сердцем спета;Да не пребудет жизнь моя бесследной!Я знак любви тебе оставил бедный, —Когда умру, не забывай поэта!

«Я в старом сказочном лесу!..» Перевод А. Блока

Я в старом сказочном лесу!Как пахнет липовым цветом!Чарует месяц душу мнеКаким-то странным светом.

Иду иду – и с вышиныКо мне несется пенье.То соловей поет любовь,Поет любви мученье.

Любовь, мучение любви,В той песне смех и слезы,И радость печальна, и скорбь светла,Проснулись забытые грезы.

Иду, иду, – широкий лугОткрылся предо мною,И замок высится на немОгромною стеною.

Закрыты окна, и вездеМогильное молчанье;Так тихо, будто вселилась смертьВ заброшенное зданье.

И у ворот разлегся Сфинкс,Смесь вожделенья и гнева,И тело и лапы как у льва,Лицом и грудью – дева.

Прекрасный образ! ПламенелБезумьем взор бесцветный;Манил извив застывших губУлыбкой едва заметной.

Пел соловей – и у меняК борьбе не стало силы,И я безвозвратно погиб в тот миг,Целуя образ милый.

Холодный мрамор стал живым,Проникся стоном камень, —Он с жадной алчностью впивалМоих лобзаний пламень.

Он чуть не выпил душу мне, —Насытясь до предела,Меня он обнял, и когти льваВонзились в бедное тело.

Блаженная пытка и сладкая боль!Та боль, как страсть, беспредельна!Пока в поцелуях блаженствует рот,Те когти изранят смертельно.

Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс!Любовь! О любовь! За что тыМешаешь с пыткой огневойВсегда твои щедроты?

О, разреши, прекрасный Сфинкс,Мне тайну загадки этой!Я думал много тысяч летИ не нашел ответа».

Это все я мог бы очень хорошо рассказать хорошей прозой… Но когда перечитываешь старые стихи, чтобы, по случаю нового их издания, кое-что в них подправить, тобою вдруг, подкравшись невзначай, снова завладевает звонкая привычка к рифме и ритму, и вот стихами начинаю я третье издание «Книги песен». О Феб-Аполлон! Если стихи эти дурны, ты ведь легко простишь меня… Ты же – всеведущий бог, и ты знаешь очень хорошо, почему вот уже столько лет ритм и созвучия слов не могут быть для меня главным занятием… Ты знаешь, почему пламя, когда-то сверкающим фейерверком тешившее мир, пришлось вдруг употребить для более серьезных пожаров… Ты знаешь, почему его безмолвное пылание ныне пожирает мое сердце… Ты понимаешь меня, великий, прекрасный бог, – ты, подобно мне, менявший подчас золотую лиру на тугой лук и смертоносные стрелы… Ты ведь не забыл еще Марсия, с которого заживо содрал кожу? Это случилось уже давно, и опять явилась нужда в подобном примере… Ты улыбаешься, о мой вечный отец!

Страдания юности

Сновидения

«Мне снился пыл неистовых измен…» Перевод В. Зоргенфрея

Мне снился пыл неистовых измен,И резеда, и локоны, и встречи,И уст сладчайших горестные речи,И сумрачных напевов томный плен.

Поблекли сны, развеялись виденья,И образ твой, любимая, поблек!Осталось то, что воплотить я мог,Давно когда-то, в звуки песнопенья.

Осталась песнь! Лети же ей вослед,Исчезнувшей давно, неуловимой,Сыщи ее и передай любимойИ призрачной мой призрачный привет.

«Зловещий грезился мне сон…» Перевод М. Михайлова

Зловещий грезился мне сон…И люб и страшен был мне он;И долго образами снаДуша, смутясь, была полна.

В цветущем – снилось мне – садуАллеей пышной я иду.Головки нежные клоня,Цветы приветствуют меня.

Веселых пташек голосаПоют любовь; а небесаГорят и льют румяный светНа каждый лист, на каждый цвет.

Из трав курится аромат;Теплом и негой дышит сад…И все сияет, все цветет,Все светлой радостью живет.

В цветах и зелени кругом,В саду был светлый водоем.Склонялась девушка над нимИ что-то мыла. Неземным

В ней было все – и стан, и взгляд,И рост, и поступь, и наряд.Мне показалася онаИ незнакома и родна.

Она и моет и поет —И песнью за сердце берет:«Ты плещи, волна, плещи!Холст мой белый полощи!»

К ней подошел и молвил я:«Скажи, красавица моя,Скажи, откуда ты и кто,И здесь зачем, и моешь что?»

Она в ответ мне:«Будь готов! Я мою в гроб тебе покров».И только молвила – как дымИсчезло все. – Я недвижим

Стою в лесу. Дремучий лесКасался, кажется, небесВерхами темными дубов;Он был и мрачен и суров.

Смущался слух, томился взор…Но – чу! – вдали стучит топор.Бегу заросшею тропой —И вот поляна предо мной.

Могучий дуб на ней стоит —И та же девушка под ним;В руках топор… И дуб трещит,Прощаясь с корнем вековым.

Она и рубит и поет —И песнью за сердце берет«Ты руби, мой топорок!Наруби ты мне досок!»

Готч Т. КНевеста смерть. 1894-1895