Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Принадлежа по национальности к восточному, российскому еврейству, автор этих строк в своих попытках осмыслить значение революции не мог не ставить в центр своего внимания вопрос об отношении к явлению, исполненному высочайшего трагизма для всякого, кто, принадлежа по крови и религиозно-культурной традиции еврейству, в то же время ощущает реальность и неразрывность уз, связывающих его с земным отечеством длинного ряда поколений его предков — Россией, с ее самобытным и оригинальным религиозно-культурным, политическим и житейски-бытовым укладом, с высотой ее дерзновенных взлетов и глубиной ее катастрофических падений, с изумительностью ее покорствующего долготерпения и окаянным безудержем ее безбрежного бунта, с патриархальным добродушием и радушием ее широкого духовного гостеприимства и нечеловеческой жестокостью ее минутных кровавых вспышек.

Явление это состоит в факте повального увлечения огромной, подавляющей части еврейской интеллигенции утопическими учениями современного безбожного и, в конечных устремлениях своих, противокультурного и бесчеловечного социализма и в ее прямом, фанатически-активном участии или сочувствии той грандиозной попытке осуществления его внутренно-противоречивых и несбыточных учений, объектом и опытным полем которой стала в наши дни Россия.

До сих пор мы знаем в зарубежной литературе единственный опыт осмысления этой центральной и наиболее важной области русско-еврейского вопроса нашего времени. Честь первой попытки правдивого и мужественного осознания огромной доли вины еврейской интеллигенции во многих отвратительных сторонах и явлениях русской революции и очерчения размеров этой вины перед лицом как мыслящей части зарубежной России, так и нашей, столь нетерпимой к проявлениям самой умеренной самокритики еврейской интеллигенции, — честь эта по справедливости принадлежит группе еврейских деятелей, исполненных духом истинной и заботливой любви к родному народу и в то же время проникнутых духом высокого и искреннего патриотизма по отношению к нашему общероссийскому отечеству. Мы разумеем здесь И.М. Бикермана, Д.С. Пасманика, Г.А. Ландау и остальных участников сборника «Россия и евреи»[1]; их огромная заслуга состоит прежде всего в той последней, беспощадной искренности, с которой они, ничего и ни от кого не скрывая, набросали правдивую клиническую картину болезненного увлечения еврейской интеллигенции лжеутопической фантасмагорией социального максимализма, соединенного с изуверскими формами отрицания всякой ценности за величайшими, тысячелетними устоями человеческой мысли и делания, увлечения, в своих крайних, но неизбежных последствиях принявшего форму навеки не смываемого позора и греха ее не только перед Россией, но и перед духом и основами нашего же тысячелетнего национально-религиозного учения.

Необходимо, однако, признать, что политическое и литературное прошлое этих деятелей, связанное с устаревшими рационалистическими, западническими и прогрессист— ско-демократическими традициями, помешало им заняться поисками истинных корней еврейскойхоблазненности о революции в духовном содержании самой еврейской интеллигенции с тем пытливым проникновением, которого мы вправе были ожидать от их талантливого и страстного об— личительства.

Бесконечно ниже сборника «Россия и евреи» мы оцениваем и как явление общественной мысли, и с точки зрения заложенных апологетических возможностей самостоятельное выступление Д.С. Пасманика в его книге «Русская революция и еврейство», к которому мы ниже возвращаемся.

С русской стороны до самого последнего времени не произошло никакого выступления по еврейскому вопросу в его современной стадии, которое могло бы претендовать на идейную значительность, выходящую за пределы злободневной газетной полемики или граничащих с психопатией курьезных форм одержимости навязчивой идеей, оставляемых нами здесь совершенно в стороне («Сионские протоколы», «Три столицы» В.В. Шульгина и т. п.). В этом замалчивании трагически-серьезной, истинно-значительной сути вопроса сказалась связанность со старыми, отжившими идеологиями или ложный стыд и «иудейский страх» перед открытыми и определенными высказываниями по действительно весьма сложному и болезненному вопросу.

Не изменило в этом отношении положения и новое сочинение В.В. Шульгина, всецело посвященное еврейскому вопросу. Мы имеем в виду его на короткое время нашумевшую книгу «Что нам в вас не нравится». О книге В.В. Шульгина можно сказать, что из содержания ее нельзя обогатиться никакими новыми или значительными идеями по разбираемому в ней вопросу. Но как это нередко бывает, книга от этого отнюдь не лишается известного значения: как «человеческий документ» и как материал для характеристики незаурядной во многих отношениях личности автора она сослужит еще свою службу будущему историку. Трудно в нескольких сотнях страниц книг уловить хоть какую-нибудь дельную, мужественную и нешаблонную мысль; хоть одну проблему, поставленную с полным уразумением ее государственной, не зависящей от преходящего момента важности. Можно видеть известный трагический надрыв в непрошенном, нарочитом и словесно-невоздержном национальном самоуничижении автора. Но нельзя без отвращения читать юродствующие моления В.В. Шульгина к евреям — оставаться, так и быть, властителями России, но не быть властителями жестокими! Неизмерима глубина ненависти, скрытой под этим верноподданническим признанием, но она есть исключительно дело совести писавшего и не подлежит суду человеков. При всей общеизвестной и многолетней остроте спора В. В. Шульгина с русским еврейством, на этот раз он превзошел самого себя; тем не менее его книга едва ли прибавляет что-нибудь существенное к этим давнишним чертам его общественного лица.

Зато она чрезвычайно показательна как иллюстрация на индивидуальном примере совсем иной, гораздо более общей проблемы, остававшейся все время вне поля зрения автора, да и вряд ли ему доступной. Личность В. В. Шульгина еще раз предстает в ней в качестве материала к вопросу о столичном (имперском) и провинциальном (этническом) элементах национально-государственной культуры, в последнее время часто и по разным поводам затрагиваемому. При всей своей высокой личной порядочности, пронесенной через годы небывалых политических бурь, при всем богатстве и сложности своего политического прошлого — В.В. Шульгин за всю свою долгую общественную деятельность, даже и будучи на виду у всей России, так и не сумел вырасти до размеров фигуры действительно общероссийской. Так до конца ему и не удается освободиться от провинциальности, южнорусскости, односторонности, местности интересов и кругозора, литературно целиком вмещающихся в излюбленную им форму обличительно-развлекающего фельетона. Не в этом ли основном противоречии — провинциальных данных и общероссийских притязаний — кроется истинная причина тех ложных, прекарных и трагикомических положений с последующим обилием запоздалых и напрасных самооправданий, которыми доселе кончались для В. В. Шульгина эпизоды его карьеры, рассчитанные на всероссийское значение и признание? Примеры у всех на памяти. Убежденный и закаленный монархист в роковую для государства минуту едет в Ставку «отрекать» покойного Государя и впоследствии, после финала той политической феерии, где ему довелось дебютировать в столь новой и неожиданной роли, истощается в усилиях подвести под свои революционные упражнения какой-то исторический смысл. Смелый эмиссар из Зарубежья совершает легендарное путешествие «за чертополох», благополучно возвращается и слагает для потомства повествование об этом достопамятном событии, с изобилием метких наблюдений и глубокомысленных историко-философских формул относительно блестящих перспектив, открываемых нэпом и т. п., с захватывающими детективно-кинематографическими сценами слежки, погони и спасения; весьма лестная для еврейского самолюбия часть книги посвящена сплошной солилоквии в киевско-одесском стиле, адресованной некоему коллективно-фантастическому Цыперовичу. По возвращении за кордон в один прекрасный день обнаруживается страшная истина о том, что отважный гонец на родину, сам того не подозревая, за все время своих приключений ни разу не пропадал из виду чекистов, выпустивших его обратно лишь по им одним известным соображениям. Героическая эпопея кончается скандалом и грязью. В.В. Шульгин, однако не унывает, обращается к общественному мнению эмиграции с более или менее успокоительными и оптимистическими — quand meme — отписками. Затем, не замолкнув даже на приличествующий случаю минимальный срок, преподносит читающей публике (на средства издательства, посвященного, если не ошибаемся, отстаиванию национально-государственного единства России) продолжение своей оды к Цыперовичу!