Синдикатер - РуНикс

В последнее время в нем наступило затишье, своего рода летаргия, поселившаяся внутри него, как будто что бы он ни делал, что бы он ни ел, это делало бы его неполным. Он питался, питался и питался, но все равно оставался голодным, и в последнее время он задавался вопросом, что бы могло его нарушить.

Скука стала концом для всех.

Это напугало бы кого угодно, но не его. Он думал иначе. Летаргия жизни была возможностью для чего-то нового, шансом встряхнуться и показать миру то, чего он никогда не видел. Прислонившись к своей машине, когда холодный ветер толкнул его, он наблюдал, как две машины остановились. Мужчины, которые считали себя союзниками организации, вышли. Идиоты . Они должны знать, что в этой торговле нет союзников.

В последнее время и врагов не было. Все было слишком просто.

Может быть, это и было причиной его скуки. Ему нужен был достойный противник. Но их не было.

Возможно, он мог бы его создать.

Эта мысль укоренилась в его сознании, вращаясь вокруг него, превращаясь в уродливую, извращенную идею.

Он приветствовал их с улыбкой.

Скука дала трещину.

ЧАСТЬ 1

Источник

«Это существо тьмы, я признаю свое».

— Уильям Шекспир

Глава 1

Дайн, Глэдстоун

В темноте я чувствовал себя как дома.

Нет, поправил он себя. Тьма ощущалась как дом, в котором он жил много лет, комнаты, углы и щели которого были ему совершенно знакомы, настолько, что он мог ориентироваться в нем с закрытыми глазами. Дом, дом был ею — маленькой, миниатюрной женщиной с огненными волосами, редким смехом и лунной душой, которая заставляла его верить в то, о чем он знал только концептуально, то, что он знал, но не понимал, до нее.

«Это обман!» — воскликнула она, бросив на него взгляд, убивавший более слабых людей, ее зелёный взгляд мерцал жизнью, которую он гордился тем, что воскресил в ней. Он задавался вопросом, когда он снова увидит, как он сияет так же, что-то в его груди сжималось с каждой секундой, что он знал, что их время ограничено. Он задавался вопросом, наблюдая за крошечной морщинкой сосредоточенности между её бровями, за её губами, опущенными уголками, когда она сосредоточилась на своих картах, как всё будет измениться. Потому что они изменятся. В тот момент, когда он скажет ей, что должно произойти, в тот момент, когда ее мир расширится и включит в себя других людей, которые станут важны для нее, и в дальнейшем для него, все изменится.

Дайн не любил перемены, которые ее касались, особенно те, которые находились вне его контроля.

Но для нее он должен был чем-то пожертвовать, не жертвуя ею. Это было ее определение любви, не так ли?

Он должен был ей сказать. Но зная ее, как работает ее разум, как ее тревоги съедают ее изнутри, он знал, что ему придется ждать до последнего момента, иначе она потратит все время на переосмысление до такой степени, что станет недееспособной, возможно, больной. Его маленькая flamma обладала силой, которую она даже не могла видеть, но сейчас она была хрупкой. Ее сердце — крошечный орган под ее восхитительной грудью — было слишком большим, слишком много ощущалось и билось слишком быстро, и все же, если оно перестанет делать что-либо из этого именно так, как делало, он не знал, кем он станет. Она была его полярной звездой, единственной постоянной, яркой в его мрачном мире.

«Не обманываю», — сказал он ей, тихонько запечатлевая этот момент в своей памяти, чтобы пережить его снова, когда она будет не с ним. «Тебе нужно научиться лучше блефовать».

Ее губы изогнулись в ухмылке, напоминая ему о маленьких, безобидных созданиях, которых мир называет милыми.

Черт, она была милой, когда была такой. Ни слова, которое он когда-либо думал, что подумает о ком-то. Младенцы, щенки и котята были достаточно милыми, но они не согревали его изнутри так, как она, как будто холод никогда больше не сможет коснуться его костей, пока она мерцает внутри него.

Она бросила карты на стол, громко вздохнув с преувеличенным раздражением, которое его забавляло. Она была сварливой, когда не получала своего. Мило.

Легкий ветерок ласкал ее распущенные локоны, лениво колыхая их, словно языки пламени в очаге, когда они сидели на балконе своего дома. Номер в отеле наверху. Было поздно, и если бы это зависело от него, он бы просто держал ее в постели все это время, пожирая ее, оскверняя ее, уничтожая ее способами, которые он бы выгравировал в ее костях, так что ничто и никто не мог бы вырвать его из ее существа. Но она, не осознавая того, что должно было произойти, и чтобы отвлечься от откровений, навязанных ей за последние двадцать четыре часа, хотела сделать что-то нормальное, что-то безобидное, что-то смехотворно регулярное. И поэтому он учил ее играть в карты, в чем, к его большому удовольствию, она жалко преуспевала. Его flamma была многим, но мастером математического подсчета карт она совершенно не была.

Она уставилась на темноту Глэдстоуна. Вид не представлял собой ничего примечательного. Город тоже не представлял собой ничего особенного. Это были темные бетонные джунгли блестящего шпона, отполированного отчаянием и нищетой. Здание за зданием, улица за улицей, переулок за переулком — корпоративные и производственные центры, скрывающие под собой отвратительные ужасы. Но дело было в том, что вид теперь был выложен для нее, прямо у ее ног, готовый для того, чтобы она его растоптала и разбила. Казалось почти поэтичным в некотором роде то, что она собиралась сделать рядом с ним, наблюдая за всем, что использовало и оскорбляло ее, намеренно и неосознанно. И она сидела наверху с ним, глядя вниз на тот самый город, который пережевал и выплюнул ее, одну из многих безликих людей. Но безликие были не его. Она была.

Мягкая, размышляющая энергия охватила ее тело, когда она подняла ноги на стул и обхватила колени руками, положив на них голову, глядя наружу. Он на мгновение поразился ее способности делать это — сворачиваться и становиться такой маленькой, что она могла спрятаться на мебели. Он задался вопросом, было ли это чем-то, чему она научилась за эти годы и делала это бессознательно сейчас, когда чувствовала беспокойство. Он положил свои карты на стол и уставился на нее, впитывая его досыта. Она выглядела эфирный, нереальный, почти как волшебный маленький беспризорник, который исчезнет, если моргнуть.

Она бы это сделала.