Осколки эпохи Путина. Бюрократия против нации - Андрей Савельев

Идеологи блока «Отечество-Вся Россия» считали, что победа уже у них в кармане. Поэтому программа блока на выборах 1999 года больше похожа на правительственный план с расчетом, по меньшей мере, на пятилетку. Обещаний было множество. Их, возможно, начали бы хоть в какой-то части исполнять, если бы Лужков пришел к власти. Но фракция «Отечества» в Госдуме и не думала следовать своим обещаниям. Избирателям было предложено за сотню законов, которые должны были быть разработаны и проведены «Отечеством» и «Всей Россией» в парламенте. Но, пропустив вперед «Единство», лужковцы умыли руки и стали искать кремлевского покровительства. Поэтому Лужков и его идеолог Владиславлев начали подстраиваться под «Единство» и заявили об отречении как от либерализма, так и от коммунизма. Общей для двух партий чиновников стала абстрактная идея «сильной власти» — закамуфлированная декларация о пренебрежении законом в пользу бюрократической целесообразности.

В программной статье Лужкова и Владиславлева говорилось, что новой партии («Единая Россия») нечего заимствовать из нашего недавнего прошлого — коммунизм стал тождественен тоталитаризму, а либерализм проявил себя с антипатриотических и антигосударственных позиций. «Принцип «священной частной собственности» был бездумно противопоставлен ценностям государства, семьи, религии, нации, традиций. Российские либералы объявили войну своему государству, его традициям, национальным ценностям. Патриотизм был для них «прибежищем негодяев» (ЛГ 2001, № 40). Их либерализм «обрел знакомые “большевистские” черты, едва только был пересажен на российскую посткоммунистическую почву». Поэтому идеология новой партии должна была «воспользоваться современными — и применимыми к условиям нашей страны — элементами правой и левой идеологий и соединить их в практической политике». Причем «левые» элементы были должны доминировать: «В нынешних российских условиях, когда десятилетние реформы создали сильный перекос вправо, мы считаем, что первоочередные наши задачи связаны с возрождением силы и могущества Российского государства, с поддержкой отечественной промышленности, с подъемом жизненного уровня большинства народа. Если корабль дал правый крен, следует восстановить его остойчивость».

«Левая» идея в данном случае вообще не несла в себе обычной для европейских “левых” социальной составляющей». «Мы государственники до мозга костей», — сказали лужковцы. При этом «государство — не более чем инструмент, который должен служить народу. И в этом плане опыт российской истории, к которому так любят взывать националисты, ничему хорошему научить, к сожалению, не может». Ничем и никогда они не проявили своего понимания государства как инструмента нации, но против русской традиции всегда были готовы выступить с самой яростной критикой.

«Единство» (избирательное объединение «Медведь») с тремя героями во главе (образы Спасателя, Борца и Защитника), сразу после выборов списанными из большой политики, также декларировало «сильное государство».

При этом сопутствующими задачами были привычные либеральные догматы — личная свобода, гражданское общество, федерализм. Заявляя себя как «консервативный центр» «Единство» выдвигало тезисы о самобытности России и необходимости патриотизма — что, собственно, в консервативной парадигме настолько тривиально, что не нуждается в обосновании, а скорее должно подлежать защите и выражаться в конкретных проектах. Таких проектов на практике «Единство» предложить не смогло даже и через десятилетие после своего образования. Потому что изначально это был фальшивый консерватизм: «…одни выдвигают нереальные проекты возвращения к дореволюционной русской консервативной традиции, то другие предпринимают попытки выдать за консерватизм ностальгические воспоминания о коммунистическом обществе или же маскируют под этикеткой консерватизма прямо шовинистические, узко-националистические взгляды». О консерватизме свидетельствовали лишь списанные откуда-то слова о защите традиционных ценностей, уважении авторитетов, дисциплине, морали, опоре на семью, религию, общину, о сопротивлении культурному кризису. В документах 2000–2001 гг. были обмолвки о «консервативной революции» (комплекс идеологических произведений немецких консерваторов 20-30-х годов XX века). Но было и прямое отречение от любой предшествующей модели государственности, включая дореволюционную.

Когда положение «партии власти» становилось шатким, они вспоминали свои консервативные декларации. Но никогда им не следовали. Напротив, делали все в противовес консервативным ценностям. А особенно враждебны были к действительно консервативным общественным объединениям, консервативным политикам и мыслителям.

Ни патриотизма, ни консерватизма в партиях чиновников не было. Они просто икали методов воздействия на общество, разочаровавшееся как в социалистах, так и в либералах. Из-под пропагандистского соуса все время проступали затхлые лозунги коммунистической номенклатуры у духе «все для человека, все во имя человека». И оценить степень лицемерия этих фраз можно в духе бородатых острот: «И мы знаем этого человека».

«Абсурдистан», построенный слившимися воедино отрядами бюрократии одновременно заявлял об усилении государства и об ограничении его роли. Лужков с компаньоном писали: «Нет никакой «роковой загадки» России. Есть лишь традиция: пытаться проводить масштабные преобразования «сверху», без учета интересов большинства, при отсутствии адекватных юридических и политических механизмов. И не покажется после этого удивительным, что от реформ у нас, как правило, выигрывало меньшинство, тогда как большей части народа отводилась незавидная участь «навоза исто-рии»«. В деятельности бюрократии ничего не изменилось. В своих декларациях они беспардонно лгали, даже когда могли думать, что говорят истинную правду. Слова и дела для них были противоположностью.

Сплавление в монолит «Единой России» произошло, как только вопрос о высшей власти бы решен в пользу Путина. Лужковцы еще год-полтора имитировали самостоятельную позицию, но в Думе всегда голосовали синхронно. А потом объединили две партии в одну. Минюст зарегистрировал новую партию в день подачи документов. Ведь чиновник чиновнику всегда верит на слово, если соблюдена субординация. В этом случае не принято смотреть в документы. Надо просто исполнять. Триумф воссоединения бюрократии состоялся. И партию можно было бы назвать «Единая бюрократия». Враг для нее-гражданин, общество, народ, нация. Они делали все, чтобы доказать это делами. А словами доказать, что все обстоит противоположным образом.

Курс на посылание…

«Кто такой мистер Путин?» долго вопрошали западные журналисты, не понимая, как безвестный человек мог стать президентом России. Российские избиратели подсмеивались над этим недоумениям, полагая вполне достаточным, что Путин в 1999 году сказал «мочить в сортире» и, действительно, сделал то, что обещал — прокатился армейским катком по захваченной бандитами Чечне. Общество было консолидировано вокруг такого решения, поснольну не могло оставить неотомщенными взрывы домов в Москве и сотни невинных жертв.

Политикам и аналитикам все же загадочных улыбок Путина было мало, и они искали понимания политики Путина в документах. И, казалось, что по текстам, которые Путин лично произносил с трибуны, можно что-то уловить.

Путин какое-то время выглядел почти что оппозиционером. Установки программ партий «Единства» и «Отечества» по своему стилю и характеру постановки целей шли вразрез стеми позициями, которые высказывал избранный ими вли-деры российский президент Путин. Программы «партий власти» затрагивали национальную тематику лишь вскользь, а Путин начинал свое Послание Федеральному Собранию 2001 года с главного — с демографической ситуации, а затем выдвигал ключевую проблему современной России: «сможем ли мы сохраниться как нация, как цивилизация, если наше благополучие вновь и вновь будет зависеть от выдачи международных кредитов и от благосклонности лидеров мировой экономики?»

Тогда трудно было более остро поставить вопрос о судьбе государства Российского: «Россия столкнулась с системным вызовом государственному суверенитету и территориальной целостности. Оказалась лицом к лицу с силами, стремящимися к геополитической перестройке мира».

Под таким углом зрения проблему рассматривали разве что самые жесткие оппозиционеры, но не «партии власти», в которых оказались представленными лидеры сепаратизма — главы национальных республик. И как будто к этим партиям обращены были слова Послания-2001: «не нужны очередные чиновничьи партии, прислоняющиеся к власти, тем более — подменяющие ее».