Измерение ужаса - Эдмонд Мур Гамильтон

существует. И если бы эту точку удалось открыть, если бы мы смогли пройти сквозь неё, тогда бы у нас появилась возможность перескочить через разделяющую нас пропасть пятого измерения и проникнуть в неведомый мир.

Вот о чём шла речь в статье Грэма. Теперь уже бессмысленно давать оценку той ожесточённой полемике, что вспыхнула после выхода статьи. Преподнеси Грэм эту идею просто как любопытную гипотезу, то, возможно, протестов было бы не так много. Но когда он заявил, что в его распоряжении есть экспериментальные доказательства существования пятого измерения, критики обрушились на него всей мощью своего гнева.

От Грэма требовали, и не без оснований, чтобы он продемонстрировал или хотя бы объяснил упомянутый в статье эксперимент, или чтобы он указал местоположение той точки, которую он назвал "точкой соприкосновения". Но Грэм отказался сделать это. Не стесняясь в выражениях, учёный заявил, что хотел бы и дальше работать над проблемой самостоятельно и что никто не получит дополнительных сведений, пока его работа в этом направлении не увенчается полным успехом.

Таким образом, позиция Грэма была почти беззащитна перед лицом критики, и его враги сполна воспользовались этой возможностью. Они на все лады высмеивали теорию Грэма, и в этом потоке всеобщего осуждения нашлись те, кто, не стесняясь принижал былые заслуги учёного. На самом деле дискуссия достигла такого необыкновенного остервенения, что проникла на страницы газет, которые развлекали читателей язвительными заметками о пятом измерении и его возможностях.

Даже среди университетских коллег Грэма имела место некоторая резкая критика как самого учёного, так и его теории. Критика эта, несомненно, усугублялась тем обстоятельством, что между Грэмом и сослуживцами-профессорами постоянно возникали те или иные разногласия. Если не брать в расчёт его лаборанта, юношу по имени Стивен Хэррон, у доктора Грэма не было в университете ни одного защитника. Хэррон, хоть и был всецело предан своему начальнику, не принимал участия в обсуждаемых экспериментах, а потому не мог предоставить критикам ни одного действенного возражения.

Глядя на суровые испытания, выпавшие на долю Грэма, трудно не проникнуться к нему некоторым сочувствием. К тому времени он, безусловно, уже горько сожалел, что, поддавшись импульсу, поделился с миром своей теорией, однако, сдерживая гнев, который он, скорее всего, испытывал, учёный отказывался вступать в любые дискуссии по данному вопросу. Впрочем, раз или два темперамент Грэма все же вырывался из-под контроля и пылающей злобой обрушивался на недоброжелателей, и после каждой такой вспышки казалось, что осуждение и насмешки начинают сыпаться с удвоенной силой.

Нельзя было ожидать, что руководство университета будет долго мириться с подобными обстоятельствами. Но, прежде чем оно успело что-то предпринять, все дело достигло внезапной кульминации. И виной этому послужило бурное заседание кафедры, ознаменовавшее конец академической карьеры Грэма.

Даже сейчас нам неизвестно в подробностях, что именно происходило на том собрании. Большинство фактов были тогда похоронены и забыты, ведь администрация, несомненно, посчитала, что подобный дебош среди профессоров умаляет достоинство университета. Тем не менее кое-какие новости о случившемся просочились наружу и попали в газеты. Во всяком случае, нам этих крупиц вполне достаточно, чтобы понять последующие поступки Грэма.

Похоже, непосредственной причиной поднявшегося на заседании переполоха стала короткая речь одного из коллег-профессоров Грэма. Оратор воспользовался случаем и отпустил несколько едких замечаний о шарлатанах вообще и "учёных из бульварного журнала" в частности. Грэму, уже долгое время изнемогавшему под натиском критики, этих слов оказалось достаточно, чтобы впасть в неистовство. Он направился к возвышению и попытался применить насилие в отношении выступающего. Последовала недостойная потасовка, которая на несколько минут превратила помещение в настоящий бедлам. К тому времени несколько более-менее трезвомыслящих академиков сумели урезонить Грэма, и пару мгновений спустя он покинул здание. Следующим утром газеты объявили о его отставке с кафедры университета.

На этом всё закончилось. Журналисты, которые на следующее утро заявились в апартаменты Грэма, чтобы взять у него интервью, выяснили, что накануне вечером он поспешно собрал вещи и отбыл в неизвестном направлении. Кроме того, удалось установить, что ночью Грэм успел наведаться в университет и, очевидно, забрал из лаборатории все свои записи и личное имущество. Дальнейшие его перемещения отследить не удалось. Даже его помощник, юный Хэррон, который приходился вспыльчивому учёному, пожалуй, самым близким другом, ничего не знал ни о его отъезде, ни о том, куда именно он отправился. И Хэррону — вероятно, единственному, кто действительно испытывал хоть какое-то беспокойство за судьбу пропавшего учёного, — удалось найти не больше подсказок к местоположению Грэма, чем репортёрам.

В течение нескольких дней исчезновение доктора оставалось чем-то вроде небольшой загадки. Многие полагали, что Грэм предпочёл на некоторое время скрыться из виду, дабы избежать бури осуждения, поднятой его собственными поступками. Однако немало людей утверждало, что некогда блестящий ум учёного пошёл вразнос, чем и объясняются его невероятные теории и странное исчезновение. И данное утверждение оценили по достоинству — во всяком случае, значительная часть публики.

Шли дни, интерес таял. Через несколько недель место Грэма в университете было снова занято — на сей раз седобородым учёным, который придерживался воинственно-консервативных взглядов. И событие это, казалось, подвело черту под всей историей. К тому времени другие, более яркие сенсации вытеснили историю Грэма из общественного сознания. Другие, более интересные тайны заняли её место в центре всеобщего внимания.

Итак, Грэм ушёл и был забыт. Сегодня нам кажется странным, что о нём так легко и прочно позабыли. Кажется странным, что человек мог настолько выветриться из памяти людей. Человек, которому предстояло взять в руки судьбу целых планет. Человек, который должен был изменить курс вселенных и впустить в наш мир смятение, ужас и смерть... смерть... смерть...

2

Первого сентября, спустя всего три месяца после исчезновения Грэма, на мир обрушился кошмар. Сегодня кому угодно из нас очевидна вся тщетность любых попыток составить подробный отчёт о той колоссальной катастрофе. Беда поразила Землю — поразила всю планету в одночасье, — и в тот же миг цивилизация, которая возводилась последние пять тысяч лет, рухнула. Люди умирали миллионами. Повсюду царили паника, ужас и смерть. Мы, прошедшие через тот кошмар и пережившие его; мы, наблюдавшие за тем, как наши новые, ещё более прекрасные города вырастают на месте тех, что сгинули в ту страшную дату, — мы не нуждаемся в описании случившегося. Тем же, кто не испытал это на себе, не хватит никакого описания.

Но даже если и так, нам все равно следует отразить на этих страницах некоторое, пусть и слабое, впечатление о катастрофе. С этой целью мы обратимся к