Остров Укенор - Анна Удьярова

в его убежище. Больше всего досталось рукам, которыми Унимо из последних сил закрывал лицо. И мысли были всё такие простые: чтобы не задели глаза, чтобы не вцепились в волосы, чтобы не поняли, что ещё живой…

Вытянув перед собой руки, Нимо рассматривал в свете ярких ламп длинные багровые линии, проведённые по коже кистей, пястей и пальцев, неровные из-за застывшей крови. Шкура животного, по ошибке такая тонкая и непрочная, легко принимающая отпечаток любой жестокости. Тот, кто создал этот холст, наверняка знал толк в современной живописи. И в боли. Третья за ночь улыбка предназначалась Ему.

Стряхнув сонную оторопь, Нимо спрыгнул с галереи, проверил лампы и отправился ставить на огонь чайник. По пути прихватил листы, исписанные прошлой ночью: пойдут на растопку очага. На полях черновиков переводов с синтийского и заметок по хронологии летописей Шестистороннего щерились пришедшие на запах крови бесполезные строчки. Их Нимо сожжёт с особым удовольствием.

Окна, снаружи

покрытые солью

ушедшего моря.

Покрытые кровью

чудовищ, которые

ночью отчаянно бились

в твои безответные стёкла,

попались в сети зари

и сдохли…

Вода из бочки, как всегда, пахла старым деревом и морем. Унимо набрал чайник, зажёг огонь в очаге – воспроизводя этот нехитрый ритуал, слишком простой, чтобы на нём можно было сосредоточиться и спрятаться от мыслей. Мыслей-чаек. Чаек-переростков с острыми клювами.

Кофе давно закончился. Мица обещала привезти, когда они с мужем поедут на ярмарку урожая в Навитер – ближайший город Островной стороны, в котором кофе не отдавал утренним уловом.

Мица. Нимо смотрел в огонь, ожидая, пока закипит вода. Мица приходила вчера с шестилетней Фиолой, они так же сидели и ждали, пока приготовится чай. Унимо водил девочку полюбоваться видом с галереи маяка, тонкими стёклами ламп и огромной изогнутой линзой – ей, казалось, никогда не надоедало это единственное развлечение, которое мог предложить «дядя Нимо». Она спрашивала про дельфинов, и про корабли, и про ночь. То, что смотритель мог не спать ночью, было для Фиолы, видимо, неоспоримым доказательством избранности и недостижимой мечтой.

Мица приходила к смотрителю маяка два или три раза в месяц, приносила почту и договоры, сыр, хлеб, сушёные травы, передавала просьбы из посёлка. Они, как взрослые, пили чай и обсуждали погоду (о, эта тема у моря была неисчерпаема!) и нехитрые новости местных жителей. Иногда вспоминали Трикса, совсем редко – Форина, никогда – Мицу и Нимо.

Как-то давно, ещё в другом мире, Мица сказала, что Нимо уедет с маяка. А она останется. Она и осталась. Спустя пять лет вышла замуж за молодого рыбака (Нимо даже был на свадьбе – он помнил раздражающее ощущение песка в надетых по случаю новых ботинках, когда он вместе с другими плёлся вдоль берега в праздничном шествии, держа на нитке рвущегося в небо воздушного змея с блестящим на солнце хвостом), переехала от отца-старика Петрела, который стал ещё более угрюмым и теперь почти не выходил из дома, через год – родила дочку, а сейчас ждала второго ребёнка. Она осталась, да.

Сначала Унимо пытался общаться с жителями посёлка, но потом, устав натыкаться на отражение Форина в каждом их взгляде, стал всё реже приходить на большую землю. А затем и вовсе ограничился походами к Петрелу за новыми письмами для перевода и припасами. Мица сначала пыталась выманить Унимо, звала его гулять, притворялась, что всё как раньше, как в детстве. Потом обижалась. А потом поняла, что её друг действительно уехал – и тогда первый раз почувствовала, каково терять друзей, впервые чуть отошла в сторону и с научным любопытством смотрела на себя, одиноко сидящую на скалах там, где тонкой линией протягивалась узкая песчаная полоска от Исчезающего острова. В нужное время появился молодой красивый рыбак, который не собирался никуда уезжать – разве что на ярмарку в город, чтобы продать сушёную рыбу и купить янтарные бусы для самой красивой девушки побережья.

Чайник вскипел. Задумавшись, Унимо машинально протянул руку и тут же одёрнул её, наткнувшись на горячий железный бок. Хранитель реальнейшего часто так обжигался. Реальность была строга, как будто он тянулся за счастьем, а не за парой кружек горячей воды с запахом летних лесных трав.

Когда бледный рассвет нехотя выбрался на небо из-под одеяла моря, Унимо потушил неуместные лампы и тут же заснул, положив голову на стол рядом с остывшим чаем.

Но насладиться дневным отдыхом смотрителю маяка не дали: не прошло и пары часов, как он проснулся, заслышав посетителей. Эхо маячной башни сообщило, что их было двое, они поднимались по длинной спирали лестницы быстро и уверенно, как не поднимался на маяк никто из посёлка.

Впрочем, Унимо ошибся: один из незваных гостей был местным жителем. Примар рыбачьего посёлка Томэр Стор, с которым смотритель виделся всего несколько раз (и всегда это были случаи, когда жителям угрожала опасность и требовалась срочная помощь), осторожно поднялся на галерею и замер у входа, испытывая очевидную неловкость. Раньше он никогда не приходил на маяк сам, присылал кого-нибудь из подросших сыновей. Тар Томэр удивлял Унимо своей деятельной силой и предприимчивостью. «Мастера реального» – называл таких людей Форин. С долей уважения, которое редко доставалось от него кому-нибудь вне реальнейшего. И всё равно Нимо, признавая за ними право на реальное, не мог до конца доверять людям, которые так демонстративно не сомневаются ни в чём. Возможно, каждый такой человек просто хорошо прятал все сомнения, как сказочный колдун Лесной стороны прятал свою смерть. Унимо не знал, поскольку не считал себя вправе искать намеренно скрытое – во всяком случае, без необходимости.

Другой посетитель вёл себя куда более уверенно, хотя и в рамках снисходительной вежливости. Он сразу, как только поднялся, сделал несколько шагов в сторону Унимо, кивнул и сказал:

– Доброго утра, лори Ум-Тенебри. Простите за беспокойство. Шэйлир Оре Лейтери, недавно назначен королевским квестором при наместнике Островной стороны – вот, объезжаю все поселения.

Лори королевский квестор был высок, строен, одет в удобную и изысканную дорожную одежду точно по размеру – и будто весь мир так же был ему точно по размеру. Лицо его любому, кто в своё время имел дело с птичниками, не оставило бы сомнений в том, что он из этой породы. И хотя Общество Королевских Птицеловов было распущено на следующий день после вступления на престол королевы Тэлифо, с уничижительными формулировками «за превышение дарованных полномочий, незаконные преследования подданных Шестистороннего Королевства, в том числе приведшие к трагическим последствиям», но птичники, очевидно, никуда не делись. Все двенадцать лет у затворника-смотрителя просто не было случая в этом убедиться – а теперь, верно, пришло время.

Бросив взгляд на хмурого Томэра, Нимо едва не шагнул назад, к стене: