Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

Дела звали его. Каждую ночь Микаэль выпекал в печи, стоящей рядом с юртой, хлеба и лаваши. Каждое утро он шел продавать их на городской рынок. В тихой летней столице, когда весь городской люд кочевал по своим родовым землям, хлеб раскупали мало, да и тот уходил дешево.

Оставив больную мать, Микаэль, взяв корзину с хлебом, отправился на рынок. Он шел по тенистой дорожке под сводами акаций и катальп. Около общественной бани он свернул в улицу, где вместо юрт стояли небольшие постройки из глины. Здесь, недалеко от рынка, жила Амина. Она хоть и была хазаркой-иудейкой, но род ее не был так знатен, как род Микаэля. Ее отец служил у итильского князя и, пока тот вместе с царским двором кочевал по Хазарии, поддерживал в исправном порядке его хозяйство.

Каждое утро Микаэль, проходя мимо глиняной мазанки Амины, заносил ей горячий, свежеиспеченный хлеб. Так повелось с тех самых пор, когда Микаэль впервые пошел на рынок продавать лаваши. Вот и сегодня она вышла ему навстречу. Светлолицая и ясноокая, она была удивительно красива. Ее миндалевидные глаза смотрели из-под длинных смоляных ресниц, выразительно подчеркнутых густым изгибом бровей. Особую притягательность ее взгляду придавала маленькая темная родинка, точно звездочка, расположившаяся чуть выше бровей, которая, по мнению древних, означала мудрость. Предки ее не входили в аристократическую знать. Но все же принадлежали они к белым свободным хазарам, а не к тем хазарам кара-будун, со смуглой, почти черной кожей, зависимых от податей бедняков. Девушка улыбнулась красивой белозубой улыбкой и пригласила Микаэля в дом.

– Не могу, Амина, – отказался от приглашения юноша. – Вот, хлеб вам принес, возьми, – протянул он Амине еще теплый лаваш. – Мать совсем плохая. Быстрее бы управиться. Может, пока все распродам, ее уж и смерть возьмет.

– Не говори так, Микаэль, – отозвалась девушка, – все в руках Господа.

– Амина, приходи сегодня на берег Итили к той ветле, ну, ты знаешь, – робко взглянув на девушку, попросил ее Микаэль.

– Приду, если отец будет у князя на подворье, – тихо ответила она.

Амина была чуть моложе Микаэля. Они знали друг друга еще с тех самых пор, когда оба только учились делать свои первые шаги. Их родители дружбы друг с другом не водили, но были в неплохих отношениях. Отец Амины в мыслях не исключал породниться пусть с небогатым, но знатным родом, к которому принадлежал Микаэль, и, хоть держал дочь в строгости, все же нет-нет да и умалчивал о прознанных им тайных встречах дочери с этим юношей.

Вечерело. Амина пришла к ветле, как и уговаривались, но Микаэля не было. Подождав немного, она направилась к юрте юноши. Не часто доводилось ей бывать там, она немного робела, но все же тревожное чувство влекло ее туда.

Микаэль стоял на коленях на расстеленных овечьих шкурах, в оцепенении глядя на лежащую перед ним женщину, и держал ее за руку. Он не замечал вошедшую Амину. Девушка подошла ближе и тронула его за плечо.

– Ты?.. – равнодушно ответил он, не поворачивая головы. – Ее больше нет, она умерла…

Амина опустилась рядом. Она взяла из рук Микаэля высохшую безжизненную руку его скончавшейся матери и положила ей на грудь. Микаэль повернул голову. Взгляд его был туманен и пуст. По щекам текли слезы – горькие, тихие, мужские. Девушка, обняв ладонями молодое, полное жизни и скорби лицо юноши, осторожно вытирала мокрые соленые дорожки.

– Они сами текут, – словно оправдываясь, тихо вымолвил Микаэль, – я не хочу, а они текут…

III

Давно минул срок, когда Создатель творил жизнь на земле, когда в едином русле времени повелел течь событиям, колоситься травам, и каждой твари – зверю, птице иль человеку – находиться в мирном соседстве с собратьями своими. В кратости усмотрел Создатель дыхание жизни, а посему краток век всякого зверя и всякой птицы. И человек, едва войдя в мир, едва осмотревшись и пригодившись роду-племени, в коем родился, уже видит черту свою. Как лето всякий раз растворяется в осени, а зима тает в вечно юной весне, так и все бытующее на земле, отговорив буйством жизни, в неизбежной покорности уступает место под солнцем новой поросли. Прощаясь с соплеменником, лев оплакивает львицу, лебедь – лебедицу, человек – близкого ему. Но каждый в горе своем одинок. Безразличен мир к бесконечной смене живущих в нем…

Похоронив мать, Микаэль остался один. Неприхотливый его быт теперь сделался еще более простым. Циновка для сна, кусок лаваша да глоток кумыса, вот и все, что нужно было ему для жизни. Вставал он затемно, чтобы к рассвету напечь лепешек и отнести их продавать на базар. Ложился с закатом. Лишь нечастые встречи с Аминой скрашивали его одиночество и притупляли чувство невосполнимой потери. Так проходили дни…

Утро выдалось жарким. Хазарский рынок жил обычной базарной суетой. Лавочники наперебой, громко крича, зазывали к себе покупателей. Те, прохаживаясь меж рядов, выбирали товар, не спеша, приглядываясь, примеривались. От бойкой торговли базар гудел словно улей.

Сегодня Микаэль продал лепешки на удивление быстро и теперь решил пройти через главную базарную площадь, где всегда собиралось много народу. Торговцы решали выгодные сделки, судачили о жизни хазарянки…

– Слушайте, жители Итиля! – Микаэль повернул голову на донесшийся до него голос. На базарной вышке, откуда всякий раз зачитывались важные указы и сообщения, взывал к народу глашатай малик-хазара. – На город опустился траур… – Микаэль вздрогнул. – Сегодня ночью всеми любимый солнцеподобный каган Истани закончил свой земной путь. – Голос глашатая звучал скорбно, медленно и протяжно растягивая слова. От неожиданного известия в толпе прокатился возглас недоумения. Микаэль отказывался верить тому, что слышал. А глашатай все взывал и взывал к народу: – Всевышний призвал кагана Истани на рассвете, и сейчас он стоит перед ним, дожидаясь Божьего суда…

Весть разнеслась с быстротой сокрушающего урагана. На площадь все прибывал и прибывал люд. Уже никто не слушал глашатая, который в третий раз вещал городу печальную новость.

Словно молния небесная поразила Микаэля в самое средоточие кровоточащей раны его сердца. Он больше ничего не видел и не слышал вокруг себя. В ушах у него звенело. Он давно, очень давно не видел отца, не видел его с тех