Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

юноша забыл о долге и беседовал с Мусой и Исраилом, как со старыми добрыми знакомыми. Поговорив о будущем урожае, незаметно перевели разговор на хазарские обычаи, потом затронули праздники, вспомнили иудеев, мусульман, не обошли христиан и язычников.

– Хазария великая страна, – подытожил Муса, – всяк волен любую веру иметь.

– Но только иудеи могут занимать посты государственной власти, – посетовал Исраил, поглядывая на Юнуса, – а разве это справедливо?

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Юнус.

– Нет, ничего, – отозвался Исраил, – только иудейство – навязанная хазарам религия. Испокон веков хазары другим тюркским богам поклонялись.

– Может, и поклонялись, – снова возразил Юнус, – только теперь хазары познали истинную веру.

– Что ж, ты прав, хозяин, – Муса отпил из пиалы кумыс, – каждому свое. Я мусульманин, видно, поэтому моя религия мне кажется справедливей и лучше. Она основана на любви к ближнему, на ответственности перед детьми, младшими, на почитании старших, особенно матери. У мужчины две руки. Одну он протягивает своим детям, чтобы поставить их на ноги перед взрослой жизнью, другую подает родителям, чтоб в старости быть им опорой. Таковы законы ислама.

Ветер гудел за войлоком юрты, не обещая скорого конца своему разудалому гулянью по степи. Под его длинную монотонную песню беседа в юрте все лилась и лилась. Путники, согретые гостеприимством Юнуса, чувствовали себя в его юрте как дома.

Исраил и Муса рассказывали о своих торговых делах, о том, что хазарский рыбий клей, которым они торговали, особо славился у иноземных покупателей, что отправляли его не только в Джурджанию и Багдад, но и на судах в Константинополь. А как красивы Бухара и Александрия! Юнус слушал невесть откуда взявшихся собеседников. Он внимал, как ценились в мире хазарский скот, кожа и рыба, как везли эти товары на рынки Азербайджана, Армении, Персии. Его лишь раздражали неприятные разговоры путников о различии их религий.

– Аллах велит вести жизнь праведную и готовить себя к грядущему Божьему суду, – опять повел разговор о Всевышнем Исраил.

– Патриарх Авраам авину[13] заключил брит[14] с Богом, по которому евреи должны исполнять мицвот[15], а Бог обещал умножить и защитить потомство Авраама и дать ему во владение страну Израиль, обетованную землю, – старался защитить иудейство Юнус.

– Да, но при чем здесь хазары? – переспросил его Муса.

– Здесь сказано об иудеях, а я – иудей, – возразил Юнус.

– Об иудеях-евреях, но не хазарах, так что подумай, хозяин, твоя ли это религия?

– Аллах принимает всех: и хазар, и арабов, и русов. Он обещает бессмертие Душе на Небесах. А твоя религия разве приемлет загробную жизнь и воскресение из мертвых? И относится ли она вообще к хазарам?

Юнус молчал.

В степи царила ночь. Все давно уснули, не спал лишь Юнус, зарывшись в густой длинный мех расстеленной овчины. Он думал. Что видел он в своем Итиле? Да, его отец – каган. Но что это ему дает? Власть? Нет! Только затворничество, почести и богатство! Но богатство только ему! А его сестры, больная мать, Микаэль, наконец. Им остается только знатность рода и право потомков быть каганами – марионетками в руках бека – малик-хазара. Они так и будут в поте лица возделывать землю и продавать на рынке хлеб, чтобы заработать на пропитание. Сам Юнус очень хочет стать богатым купцом и увидеть другие страны, как эти случайные путники, что забрели к нему в юрту на ночлег! И может быть, правы они, убеждающие его, что иудаизм для евреев и только для них? В полудреме ему грезились далекие города, караваны бредущих в песках верблюдов. Он то тревожно вздрагивал, то беспокойно метался во сне. Видения исчезали. В следующее мгновение перед его туманным взором представала мать. Она манила его к себе, но сама уходила куда-то во тьму…

Утро выдалось добрым. Ветер утих. Степь звенела щебетом птиц, вызывая из-за горизонта заспанное оранжевое солнце. Юнус откинул войлок юрты и вышел на утренний степной простор. Глубоко вдохнув полной грудью горьковатый полынный воздух, он ощутил, как наполняется силой его молодое тело. Жить! Так хочется жить! Это то, о чем говорили вчера Исраил и Муса. Он хочет быть свободным.

Путники стали собираться в дорогу. Юнус как гостеприимный хозяин накормил и напоил верблюдов, помог надеть упряжь. Все вместе выпили кумыс с пресными лепешками. Исраил и Муса сели на верблюдов.

Юнус смотрел на торговцев с нескрываемой завистью. Его манила свобода, воображаемые образы незнакомых городов и желанное недосягаемое богатство.

– Трогай, – скомандовал Исраил.

Неожиданно Юнус дернул упряжь, останавливая тронувшихся было путников:

– Возьмите меня с собой в Бухару, в Александрию, куда-нибудь. Я хочу стать купцом.

Неутолимое желание и мольба в его глазах были заметны Исраилу даже с высоты верблюжьих горбов. Но с ответом он медлил. Пауза затягивалась, и это приводило Юнуса в отчаяние.

– Мы подумаем, – прервал молчание Муса, словно пролил каплю живительной влаги на пересохшие от волнения уста юноши.

– Мы найдем тебя, – добавил Исраил.

– Я живу в западном городе, недалеко от синагоги, – сбивчиво пояснял Юнус вслед удаляющимся путникам, боясь, что не увидит больше своих ночных постояльцев.

Он еще долго смотрел им вслед, пока их силуэты не растворились в неведомых просторах вечно недостижимого горизонта. В его голове роились обрывки ночного разговора, а на сердце холодом осел неприятный осадок от того, что кто-то сомневается в его вере. От этого становилось еще неспокойней и неприятней. Но сладкий дурман вожделения будущего богатства окутывал Юнуса. Его неудержимо влекло к странникам, только что скрывшимся за горизонтом. Он всей душой надеялся, что Муса и Исраил возьмут его с собой с торговым караваном в дальние, почти сказочные страны.

IX

Ранняя осень золотила деревья. Кочевой лагерь свиты малик-хазара стоял на берегу Итили. Теперь, вплоть до конца кочевья, они будут идти вдоль ее берегов вверх по течению до самой столицы Хазарии.

Вениамин сидел под сенью раскидистой ветлы. Он смотрел на сильное течение реки, думая о Хазарии, которая сейчас пребывала в трауре, о ее борьбе с Византией. Его мыслям не давала покоя молодая Русь, настолько молодая, что совсем недавно