Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

работы «К генеалогии морали». Примечателен и анализ того, как ницшеанский ценностный нигилизм оказал влияние на нацистский интеллектуальный контекст, в частности на Хайдеггера и Шмитта. В качестве любопытного контраргумента против морального релятивизма Маркус Габриэль приводит и свой собственный мысленный эксперимент нацистской машины времени, призванный показать, что мы можем оценивать разные ценностные представления на предмет того, насколько они соответствуют нашим моральным интуициям.

Глава 2 посвящена уже тому, чтобы отвести от самого Нового морального реализма возможную критику. Согласно моральному реализму, существование моральных фактов есть нечто самоочевидное, их для нас открывает моральное чувство, укорененное в природе и эволюции, в случае нас, человеческих животных, переходящее в способность моральных размышлений, основу которых Габриэль видит в кантовском категорическом императиве.

При этом часто считается, что против этих постулатов морального реализма говорит возникновение моральных дилемм. Если бы моральные факты были легко и интуитивно познаваемы, то в таком случае не возникало бы ситуаций, в которых мы одновременно оказываемся и должны совершать некое действие, и воздерживаться от него. Ведь в таком случае выходит, что сфера моральных фактов содержит в себе логические противоречия, а значит, само предположение об их существовании ведет к абсурду. Габриэль утверждает, что моральных дилемм в действительности не существует, а видимость их существования возникает из-за того, что наши действия могут описываться по-разному. Так, в случае знаменитого кейса Канта с убийцей, от которого вы прячете в своем доме человека, все можно разрешить через понимание того, что, говоря неправду убийце, вы не получаете никакой стратегической выгоды, то есть вы не обманываете его.

Также глава 2 содержит любопытный мысленный эксперимент о Страшном суде, призванный показать, что существование или несуществование Бога ничего не изменяет в вопросе моральных фактов. Таким образом отводится возможное возражение со стороны религиозного фундаментализма о том, что мы неспособны познавать моральные факты, так как их знает только Бог.

Глава 3 переходит к вопросам о том, как мы должны выстраивать политику для того, чтобы она соответствовала требованиям морального универсализма и реализма. В центре внимания этой главы находится вопрос социально-культурной идентичности и связанной с ним политики идентичности. Основным аргументом Габриэля в этой главе является то, что политика идентичности в корне своем противоречит требованиям морального универсализма, так как она требует относиться к определенной социальной группе с большим или меньшим моральным уважением просто потому, что она другая. Так возникает моральный релятивизм: то, что можно черной лесбиянке пролетарского происхождения, нельзя белому гетеросексуалу, унаследовавшему крупный бизнес. Вместо политики идентичности Габриэль предлагает проводить политику различия, утверждающую, что всякий является другим для другого, и, следовательно, имеет равное право на моральное уважение, но при этом, будучи другим, то есть особенным, также имеет право и на то, чтобы требовать учитывать особенности своего социального положения в определении политики государства.

Наконец, глава 4 сосредоточивается на вопросе о том, как, согласно тезисам Нового морального реализма, нужно представлять себе человека в философском и политическом плане. Прежде всего, принципиальным тезисом является свобода человека, позволяющая ему определять свой образ действий самостоятельно. Из этого постулата Габриэль выводит, что никакие сциентистские, биологические или экономические модели не могут являться достаточным основанием для принятия того или иного политического решения. Главной идеей отстаиваемого Габриэлем нового Просвещения является то, что политика и демократическое правовое государство должно вернуться к своим идеологическим корням в эпохе модерна и учитывать при принятии решений морально-философские соображения, а не только мнение экспертов-технократов и бюрократов. Пример такой политики он видит в мерах, принятых правительством Ангелы Меркель во время коронавирусного кризиса в 2020 г.

Теоретически я мог бы в этом предисловии сделать еще одну вещь — представить Маркуса Габриэля русскоязычному читателю. Но, честно говоря, я всегда считал эту функцию предисловий к переводам самой ущербной и ненужной. Найти сегодня информацию о Габриэле очень просто, тем более что на русский язык уже были переведены две другие его работы: «Власть искусства»[5]и «Я не есть мозг»[6]. Поэтому я не чувствую в себе никакого морального или профессионального долга говорить о месте данной книги в интеллектуальной биографии автора или о самом этом авторе. Как пишет в этой книге сам Габриэль, мы можем совершать ошибки в своем моральном познании. Возможно, и в данном случае я ошибаюсь относительно своего долга как переводчика. Пусть это останется на моей совести.

Салин Алексей Сергеевич,

кандидат философских наук,

доцент школы дизайна НИУ ВШЭ

Введение

Царит великая смута. Кажется, что ценности свободы, равенства, солидарности и их рыночное воплощение, считавшиеся в последние десятилетия, по крайней мере, с падения Стены в 1989 году самоочевидными, подвергаются неуправляемым потрясениям. Этот процесс, который можно рассматривать как воскрешение истории, сопровождается путаницей в основных понятиях морали [7]. Мы будто застряли в глубоком ценностном кризисе, который поразил нашу демократию.

Такие страны, как США, Польша, Венгрия и Турция, на наших глазах все больше отклоняются от понимания демократического правового государства как морально обоснованной ценностной системы. Дональд Трамп сотрудничает с Ким Чен Ыном, Орбан заключает пакты с антипросвещенческими автократическими правителями, польское правительство подрывает разделение властей и ослабляет независимость судов. В Германии растет праворадикальный террор — наше общество, аналогично с обществом в США, будто раскалывается на прогрессивные либеральные силы и порой откровенно расистские, порой по крайней мере ксенофобские и немецко-националистические группировки.

Этот ценностный кризис усиливается кризисом коронавируса, который поразил не только наши тела, но и общество. Сперва он, конечно, имел позитивные эффекты. С марта 2020 года ощущалась новая солидарность, вызванная тем, что политика пришла к доселе невиданному моральному решению: чтобы спасти людей, сохранить систему здравоохранения и разорвать инфекционные цепи пандемии, была аннулирована неолиберальная предпосылка о том, что логика рынка является высшим общественным принципом. Тогда как куда более губительный климатический кризис так и не заставил нас пойти на радикальные экономические убытки дабы сделать морально правильное, новый коронавирус сразу же вставил палки в колеса глобальных производственных цепочек.

Поэтому уже по экономическим причинам ясно, что после кризиса мы не сможем действовать точно так же, как раньше. Но для этого нам нужна новая общественная модель, которая должна стоять на более стабильном фундаменте, чем проект чисто экономической глобализации. Ведь в условиях коронавируса она рассыпалась как карточный домик и, если учесть вместе финансовый кризис 2008 года и обозримые последствия кризиса коронавируса, может быть, даже принесла с 1990 года больше издержек, чем прибыли по сравнению с более устойчивой формой хозяйства [8]. Здесь речь идет не только о гигантских суммах,