Потерянная эпопея - Алис Зенитер

самолете загорается свет, Тасс повторяет про себя, что счастлива вернуться наконец по-настоящему. Поездки туда и обратно в последние годы в попытках поддержать свои любовные отношения, невзирая на расстояние, держали ее в каком-то постоянном беспокойстве, в нервной нестабильности и чувстве вины за бесконечную мелкую ложь. В метрополии она всегда продлевала свое пребывание, отвечая, что приехала на два месяца, когда ее путешествие превышало один, пусть даже на считанные дни. В Каледонии всегда рассеянно роняла, что уезжает на две-три недели, прекрасно зная, что вернется не раньше, чем через пять. Она хотела принадлежать двум местам одновременно, дать понять окружению здесь, как и окружению там, что она своя и для тех, и для других, и Тасс не сказала бы, что готова кончить четвертованной – не до такой степени склонна к драме,– но все же это было неприятно, ничего гарантированного, ничего своего. Когда она жаловалась Томасу, он отвечал, что ей стоит только вернуться и жить во Франции, но это потому, что он сам житель метрополии и думает не в ту сторону: вернуться для нее значит возвратиться в Нумеа. Она впервые покинула Каледонию десять лет назад, чтобы поступить на факультет журналистики университета Экс-Марсель. Из-за отвязного студента по имени Томас, в которого она немедленно влюбилась, ей захотелось остаться после диплома, но ни один из годов, проведенных в метрополии, не смог перестроить внутреннюю полярность полушарий Тасс: ее дом – это Тихий океан, это Юг. Она никогда не чувствовала себя на своем месте с другой стороны. Больше, чем незнакомый климат, флора и нестерпимая температура дождя,– непонимание и неведение, связанное с территорией, откуда она родом, держали ее на дистанции. В 1863 году Вьейяр и Депланш, авторы подробного описания большого острова, написали, что за кусочком западного побережья «все еще окутано тьмой». Примерно это Тасс видела в глазах собеседников в годы своей жизни в метрополии: ее земля еще окутана тьмой. Каждый раз одни и те же обрывки и осколки диалога, бесцельное столкновение.

Откуда ты

Из Нумеа

Это Таити, да

Нет, нет, не он

Что же тогда – постой, я вспомню – наверняка остров, это…

Новая Каледония

Да, конечно, да. А это Франция?

Иногда любители географии или подводного плавания сразу связывали название с территорией, первые выдавали квадратные километры и плотность населения, вторые начинали тараторить перечень рыб, но и тех и других было мало, и это все равно ничего не говорило об архипелаге.

Недалеко от Австралии, вот как? А что там знаменитого, в Новой Каледонии? Артисты или какие-нибудь… исторические личности, помоги мне локализовать.

Тасс говорила:

Атаи[3]

Она знала, что это им ничего не скажет, но в этих трех слогах звучало достаточно экзотики, чтобы их очаровать. Отсутствие фамилии, возможно, наведет на мысль, что речь об артисте, певце, почему бы нет, наверняка красивой заднице, в конце концов, заморской территории идут цветастые рубахи.

И Тасс всегда добавляла после нескольких секунд молчания:

А еще Луиза Мишель[4].

Это было понятнее. Иногда:

Надо же, забавно, я учился в коллеже Луизы Мишель. Я и не знал, что она была оттуда!

Нет, нет, она скорее…

Она толком не знает, как это определить. Можно ли сказать, что Луиза Мишель жила на архипелаге? Может ли тюрьма со временем стать домом? Тасс смутно чувствует, что годы наказания могут пройти, но их нельзя прожить. Или уж лучше сказать, что Луизу Мишель сослали в Новую Каледонию?

После этого вопросы о месте, откуда родом Тасс, задавали редко. Она думает, что проблема в смущении, не в недостатке любопытства, смущение душит вопросы, которые могли бы задать о ее земле. Потому что не так-то легко хладнокровно спросить: А как же эта скала упала во французскую мошну? Кого мы обогнали на этапе? Англию? Голландию? И какое фольклорное племя истребили? У них были прелестные набедренные повязки из рафии? Ожерелья из цветов? Они прижимали к груди рыб, поймав их в океане, и баюкали песнями, покуда те не умрут? А ты, Тасс, с какой ты стороны? Ты потомок колонизаторов или колонизированных? Когда ты говоришь, что ты оттуда, что это в точности значит? Старое право крови, новое право почвы (тоже необязательно свободное от крови, да)?

Нет, люди обычно говорили:

Луиза Мишель, надо же, Луиза Мишель. Забавно…

И в какой-то мере это вполне устраивало Тасс. Ей даже удавалось этому радоваться. Она намеренно упоминала Луизу Мишель, а не Кристиана Карамбё[5], потому что, если уж надо ассоциироваться со знаменитостью, чтобы существовать, предпочитает анархистку спортсмену. С отроческих лет Тасс любит Луизу Мишель как своего пращура, потому что та написала тексты о плавании, подобном тому, что совершил ее реальный предок, который никогда не писал текстов, потому что не умел писать, а если бы и умел, никто бы их не сохранил. Большая лакуна образовалась в семейной истории Тасс – семейная история Тасс так и начинается с огромной дыры, с густой пустоты, липкой черноты, а когда наконец выпростаешься из дыры в шестьдесят последних лет, появляются тексты: старые письма, и старые открытки, и старые бюллетени, и старые детские стишки, но вся их видимая допотопность высмеяна дырой, которая на самом деле стара, архаична и кричит, что эти пожелтевшие тексты, вообще-то, современность, хоть семья Тасс и сделала их своей историей. Томас сказал ей несколько лет назад, что его семья точно в таком же положении: неужели она думает, что все жители метрополии располагают столетними семейными архивами? Но он ошибался. У его семьи, собственно, не было дыры. Мы ничего не знаем или совсем мало о стариках старины, о предках, предшествовавших нашим прадедам, но мы хотя бы знаем, что они уже были здесь, поблизости. Может быть, не в самом Орлеане, но в окрестных деревнях. Тьма, окутывающая предков Томаса, смутно знакома: она накрывает те же поля, те же реки, те же названия деревень, что и составляющие сегодня жизнь их потомков. Предки же Тасс явились из долгого плавания, не передав о нем ни как, ни почему. Они приплыли на край света, не оставив об этом ни малейшего свидетельства. Яростный и безмолвный прыжок через двадцать тысяч километров. В начале их семьи не было ничего. И это длилось довольно долго. А потом пришло Слово, но слишком поздно, чтобы рассказать о том, что действительно интересно. К счастью, есть Луиза Мишель, она напишет, каково так медленно пересекать море взаперти на корабле, чтобы достичь каторги Новой Каледонии. В ее дневнике говорится