Тревожный берег - Владислав Шурыгин

По радио часто передавалась песня, которую Андрей но мог спокойно слушать. Или выключал радио, или уходил, если нельзя было выключить. Лавина звуков, лавина воспоминаний: «Однажды в полете, однажды в полете, однажды в полете мотор отказал!» Это об отце Андрея и о ого боевом друге, что не оставил майора Русова, хотя получил приказ катапультироваться. Все газеты писали об их подвиге. Меньше всего думали они о себе, и потому самолет не врезался в жилые дома немецкого города…

Быть таким, как он! Быть таким! На родине, вдали от того гарнизона в ГДР, вдали от могилы отца, Андрей постоянно думал о самолетах, о небе… После десятилетки выбор один — только военное летное училище, только истребительная авиация. Казалось бы, ничто не могло помешать…

…Задумчиво глядит Андрей на полированное зеркало стола. Воспоминания… Воспоминания… Затем мысли уже о другом.

«Значит, этот приходивший мальчишка — брат Люды? Смотрите как вырос! А почему она стала интересоваться, когда у меня служба окончится? Ей-то не все равно?»

Да, она такая. Еще в школе никто не знал, что у нее на уме. Не зря дали ей прозвище — «Сердце красавицы». С восьмого класса дружила она с Андреем, но это была не та дружба, когда все вместе, когда нет друг от друга тайн. Людмила могла сказать: «Иди в кино один. Я сегодня не хочу никого видеть». Или: «Это мое личное дело, понятно?»

Потом «мое личное дело» проявилось в образе стройного светловолосого парня, чемпиона города по гимнастике. И на каток она стала ходить с ним, и на школьные вечера, хотя он учился в другой школе. О переживаниях Андрея прекрасно знала, и, видно, это льстило ей, потому время от времени и «выкидывала номерочки». Неожиданно в квартире Русовых мог раздаться звонок:

— Андрюша дома?

Может, задача у нее не получалась или просто скучно стало. Могла побыть несколько часов, послушать магнитофон, поговорить о чем угодно, кроме их личных чувств, потому что говорить-то, собственно, не о чем стало. Просто школьные, приятельские отношения. Но ее глаза и эта манера искоса взглянуть, как будто поддеть своими черными ресницами…

Он не мог сказать, что же в действительности было между ними, особенно в июле, незадолго до начала экзаменов в училище.

Она любила ходить с ним на водную станцию. Гордячка, она в то же время с какой-то непостижимой готовностью шла с ним через знойный город, ждала, пока он разговаривал со встретившимися приятелями, сидела на деревянной трибунке, смотрела, как пружинистый и собранный, поднимался Андрей на вышку.

…Он минует заполненную полуголыми пацанами трехметровую вышку. Пацаны знают его, приветливо машут рунами и дружно, как лягушата, сыпятся в воду; а он поднимается выше, к пятиметровой, здоровается за руку с парнями постарше, со сверстниками… Лезет еще выше, к досятиметровому пятачку. Парни, щурясь на солнце, смотрят ему вслед. Выше — никого! Только небо и солнце. Глядя себе под ноги, он сосредоточивается, привыкнет к высоте и, сделав несколько размашистых движений руками, решительно подходит к трамплину… Теперь ощо один, самый необходимый взгляд вниз, на деревянные скамеечки зрителей, на нее.

Она стоит, она машет рукой. Свежий ветер рвет легкое платье и похожие на рыжее пламя волосы. Как она хочет, чтобы все ее видели!

— Давай же, Андрюша! Давай!

Он оттолкнулся от края доски и сначала медленно, точно при замедленном просмотре кинопленки, полетел, поплыл н воздухе, прогибаясь всем корпусом и занося ноги вверх… Начало первого сальто…

Людмила взволнованно наблюдала за ним. Но вот словно что-то дрогнуло, оборвалось внутри нее. Непроизвольно поднесла она пальцы к губам, будто сдерживая готовый вырваться вскрик. Нет. Все хорошо… Андрей закончил одно сальто, вошел во второе… Сложенные стрелой руки стремительно врезаются в воду — всплеск, как вздох, гулкий фонтан густых брызг. Все. Она отнимает от губ пальцы, а глаза, глаза ищут, где он, где?

Он вынырнул и мощно плывет к берегу, к ней.

Инструктор морского клуба как-то предупредил, что специальную доску-трамплин пора менять, что прыгать с нее опасно. На пятачке десятиметровки даже картонку с запрещающей надписью прикрепили. С доски прыгать перестали, прыгали, отталкиваясь от края пятачка. А клееная доска, отбеленная солнцем и дождями, с желто-золотыми прожилками годовых линий, на вид казалась все такой же крепкой.

Компания летчиков пришла в морской клуб под вечор. Распаленная, смеющаяся и всесильная. Сброшены одежды, и бронзовые тела заблестели, засверкали в воде. Андрею захотелось показать им «высший пилотаж». Пусть увидят, что он тоже смелый. Скоро, очень скоро исполнится его мечта — он станет курсантом летного училища!

Андрей не слышал предательского треска. Просто почувствовал, как доска чересчур охотно, легко приняла тяжесть его тела, пошла вниз и совсем не так, как обычно, подбросила его вверх, не вернув с лихвой отданную ей силу и упругость… Мелькнула мысль: сгруппировавшись, попытаться скользнуть мимо, только бы не попасть на Доску…

Доска треснула и обломилась, погасив в себе всю силу, всю динамику прыжка. Дальше было падение и попытка помягче войти в воду. Не удалось…

Два месяца пробыл Андрей в больнице.

К службе в военно-воздушных силах его признали непригодным. В декабре, несколько подлечившись и окреп-нув, он еще раз прошел комиссию. Здоровье улучшилось, но набор в военные училища закончился еще в августе. Андрея призвали в армию.

Люда пришла проводить его, и он удивился — вот бы никогда не подумал. Последнее время отношения между ними ухудшились — Андрей в глазах Люды поблек. Сначала она из сожаления, из гуманности даже прибегала к нему чуть ли не ежедневно в больницу, затем, когда он стал ходить, уехала с новыми товарищами, сокурсниками, на уборку картошки, а возвратившись, засела за науки…

И так как-то все заглохло, приутихло до того самого дня, когда на перроне вокзала, перед отправлением поезда, поцеловала Андрея в щеку. Может, завидно стало: все вокруг целуются…

Полгода присылала Андрею только поздравительные открытки. Может, времени у нее на письма не было… А еще присылала сногсшибательные фотокарточки. Что-что, а фотографироваться она умеет. Затем замолкла, не откликалась ни на письма, ни на телеграммы. Пришлось позвонить по междугородному. Но и это ясности не внесло. Умеют же некоторые люди разговаривать по телефону: «Да, спасибо. Конечно. Еще бы! Да так, знаешь, как-то. Нет. Извини, все учеба, учеба. Не пропадай. Всего!»

«Не пропадай»… Еще неизвестно, кто пропал. Сердился на студентов-мальчишек. Понимал, что глупо, но сердился. «Длинноногие парни, очкарики, кавээнщики, спортсмены и умники». Но главное, они все время рядом с ней. Если бы только на лекциях, а то и на праздниках, на пирушках, на танцах и просто под луной…

Потому, видно, и умолкла. Ну да ладно. Вот только замом интересуется? Из вежливости? Допустим, что так…

Ах, какое это необыкновенное время! Бывает оно только н родном старинном городе. В других краях этого не намечаешь, не чувствуешь.

Зима как зима, и еще вчера никто в этом и не сомневался, никто не посягал на ее царство. И вдруг… Что же изменилось? Почему люди весело засуетились, почему вдруг решили, что зима подзадержалась и пора ее поторопить?

Как все просто! Вдохните полной грудью воздух, и мы почувствуете необъяснимый аромат, пьянящий вкус весны.

Стволы деревьев потемнели. Затяжелели, расправились мотни, а небо стало выше, и льющиеся сквозь размывы туч солнечные лучи уже не просто светят, а греют, волнуют и веселят.

Какое это время! Люди собираются во дворах, вооружаются лопатами и ломами и начинают долбить, скоблить, шнырять залежавшийся снег! А мужчины, что полегче на подъем, взбираются на крыши домов, и оттуда весело ухают тяжелые белые комья. Вдоль стен домов только успевает перекатываться эхо. Внизу восторженный блеск мальчишечьих глаз и это извечное: «Ну, пап, слышишь? Можно к тебе?»

Имеете с другими мужчинами Андрей сбрасывал с крыши своего двухэтажного дома комья снега. Давно снята телогрейка, но и и свитере жарко, пылает лицо, гудит в монах кровь.

— О, балерина пожаловала! — неожиданно сказал кто-то рядом, и Андрей, обернувшись, увидел Люду.

Осторожно ступая по мокрому кровельному железу, шла она, балансируя руками, тонкая, стройная, в черных брючках, в белом свитере в обтяжку. Короткая прическа очень шла ей. Остановилась. Смотрит на Андрея. Какое-то мгновение они изучают друг друга. В ее глазах: «Ну как я? Красивая? Ну, поздоровайся же! Почему молчишь?» Он здоровается, и она спрашивает:

— Давно приехал?

— Вчера.

— Что ж не зашел? — «поддела» ресницами.

Андрей пожал плечами. Ответил не сразу.

— У меня отпуск, а у тебя учеба. Вечером наверняка зубришь.

— По такому случаю отложила бы.