Оптика документальности. Практики работы с памятью и историей в современном искусстве - Татьяна Леонидовна Миронова

событиях прошлого. Появляются новые пространства для диалога, где возможно соединять и музейные стратегии экспонирования истории и включать новые механизмы работы с аудиторией, в том числе художественные. Именно в таких музеях разрабатывается педагогика памяти, направленная на предотвращение повторения произошедшего. Томас Кранц, исследующий педагогику памяти, рассматривает художественные практики как образовательный инструмент, обладающий большим потенциалом для проработки травматичных исторических событий[8].

В 2010‑х годах сеть такого типа музеев расширяется. Среди открывающихся в этот период институций можно упомянуть музей Red Line[9] (Антверпен, 2013), посвященный эмиграции людей из Европы в Америку, в том числе в период перед Второй мировой войной, Музей Второй мировой войны в Польше[10] (Гданьск, 2017), а также новое здание и новую экспозицию Музея истории ГУЛАГа[11] (Москва, 2015). Нельзя сказать, что упомянутые музеи стоят на одних и тех же политических и социальных позициях: каждый из них имеет собственную историю и собственные причины возникновения. Однако мы объединяем их, чтобы показать, что поиски способов работы с личными историями осуществляются не только на уровне отдельных выставок и спектаклей, но и охватывают разные сферы культуры и культурной политики.

Иначе говоря, активация работы с историей на новом этапе представляет собой не ряд разрозненных проектов и инициатив: скорее речь идет о формировании системы работы с памятью, о выработке стратегий репрезентации и развитии пространств, которые делают возможным пересечение художественных способов выражения и музейных, исторических методов работы. Именно о практиках, которые начинают формироваться в этот период, мы и будем говорить.

Вокруг оптики документальности. Поворот к документу

Соединение самых разных факторов, включая расширение сети музеев, а также интерес к свидетельствам и личным историям порождает определенную специфику практик обращения к памяти. Наша цель – увидеть нечто общее в стремлении художников, кураторов, режиссеров обращаться к собственным воспоминаниям, семейным историям и прошлому совсем незнакомых людей.

В основе проектов, о которых мы будем говорить, лежит не просто интерес к памяти как образу или абстрактной категории. В качестве примера такого отношения к памяти можно вспомнить работы Ансельма Кифера, которого интересует живописное воплощение памяти об ужасах войны и Холокоста: в его работах память предстает вымышленным размытым пятном, набором фактур и движений кисти. Нас же будет интересовать память, воплощенная в конкретном материале: дневнике, устной истории, фотографии. Другими словами, в том, что художники рассматривают как документ.

Обращение к документу в культуре происходит еще до 1980‑х годов. Различные события 1960‑х годов в политической и художественной жизни влияют на отношение к документальности. Во многом это связано с тенденциями в кино, фотографии, искусстве. В литературе и кинематографе происходит открытие жанра репортажа и кино авангарда. В тот же период активно ведутся дискуссии о возможностях отражения действительности в документальном кино. Документальные кадры используются в различных практиках политического кино. А листовка как способ художественного выражения, которая приобретает важность в 1960‑е годы, также является документальной формой. Говоря о современном искусстве, стоит упомянуть Кристиана Болтански, который еще в 1970‑х годах работал с фотографией, показав ее возможности как документального материала. Однако конец 1980‑х и начало 1990‑х годов предлагают новые контексты для переосмысления понятия документа.

Для начала, развитие новой сети музеев – музеев памяти – открыло художникам доступ к архивам и документам. В коллекции таких музеев находится большое количество устных свидетельств, предметов и артефактов, которые хранят историю. И художники получили возможность работать с этими материалами, не просто включая их в свои работы, но исследуя их на долгосрочной основе.

Кроме того, распространение практик sustainable art, как части более глобального поворота к устойчивому развитию (sustainable development), несколько поменяло взгляд художников на наследие. Проблема sustainability, помимо внимания к экологическим проблемам, включает в себя изменение всех аспектов жизни в целом: смещение фокуса на сохранение устойчивых связей между людьми, стабильный экономический рост, внимание к наследию и осмысление исторического опыта. Поэтому sustainable art зачастую рассматривается как искусство, поднимающее экологические и остросоциальные вопросы, – так его позиционируют кураторы Майя и Рубен Фоукс[12], которые одними из первых обратились к термину «устойчивость» в контексте искусства. Однако более широким и в то же время более точным кажется определение польского историка искусства Анны Марковски[13], которая пишет о том, что практики sustainable art заключаются в исследовании существующих контекстов и ситуаций с помощью архивов и артефактов истории. Художники начинают уделять внимание существующим системам и структурам вместо того, чтобы производить новые работы. Документы оказываются в центре внимания потому, что позволяют утвердить оптику взгляда на историю через конкретные материалы, «экологично» работая с пространством памяти, а не идя по пути перепроизводства новых образов.

Характерно, что в последнее время многие выставки включают в себя работу с документальными источниками. Среди таких выставок Fields of Our Loneliness[14] (Миттельбау-Дора, 2013), «Кронштадтские истории – 2. Архив»[15](Потерна и каземат Государева бастиона, Санкт-Петербург, 2017), «Засушенному – верить»[16] (Музей «Международного Мемориала»[17], Москва). Однако не только музейные архивы и экспозиции интересуют художников – они работают также и с собственными семейными источниками, среди которых могут быть письма, фотоальбомы, памятные вещи. Кроме того, художники работают и с найденными вещами, выброшенными или случайно увиденными, например, на блошином рынке, – то есть в качестве документа могут выступать практически любые материалы, которые хранят информацию о прошлом: в тексте, голосе, запахе и изображении.

И все же обращение художников к работе с документальными материалами ставит перед нами вопрос определения документа: ведь само это понятие не является раз и навсегда сложившейся данностью, а конструируется в определенных условиях и меняется в зависимости от контекста. И наша задача – попытаться проанализировать эти условия, позволяющие выстроить работу с материалом как с документом, и выделить свойства, необходимые для наделения его документальным статусом.

Вопрос взгляда на материал как на документ связан с проблемой оптики документальности. Она подразумевает комплекс отношений внутри выставки или произведения, который формируется вокруг документальных материалов и определяет рамки нашего взгляда на историю и память. По сути, оптика документальности включает в себя несколько составляющих. Первой является сама оптика как направленный взгляд художника, выделяющего и очерчивающего границы материала, истории, пространства памяти. В качестве второй можно обозначить пространство, в котором этот взгляд приобретает форму, становится объектом или выставкой. И третий элемент оптики документальности – это взгляд зрителя, то есть того, кто оказывается в пространстве художника и начинает действовать согласно правилам, установленным в нем. То, как он видит, какой взгляд на память формирует, становится важнейшим элементом оптики документальности.

Для того чтобы