И всё это просто Жизнь (сборник) - Елена Надежкина

Через три дня они встретились. Не будем описывать, что да как, только не расставались они больше никогда.

Семён рассказал Марье о своём сне, и вот что удивило их. В тот день, кода Семён впервые увидел свой сон, Марьюшка появилась на свет.

Многое было в их жизни, шестерых детей вырастили, внуки подрастали. Вон, уже и правнука дождались. Сидит Семён на лавочке, со своим давним другом Игнашкой беседу ведёт, косточки на солнышке греет. Хлопочет на веранде Марьюшка, разливая повсюду синь от глаз своих. Треплет ветерок пелёнки маленького Сёмушки.

Много их, Стрельниковых, на свете, да начало одно – любовь.

Вера, Надежда, Любовь

Точкой на стене вернулась я в мир. Точка эта расплывалась и расплывалась по стене больничной палаты, пока не стали видны мне все её шероховатости и выбоины, с теми, довольно многими, местами, где краска просто облупилась и отвалилась совсем. С этой стеной вернулся ко мне мир, злой и серый как небо за грязным окном, впрочем, может оно совсем и не грязное… о чем это я? В мозгу тут же вспыхнула мысль «Дочка».

– Врача, позовите врача, – мне казалось, что я кричала со всей мочи, но голоса не было, а я все силилась и силилась, сказать что-либо.

– Проснулась? – худенькая бледная девушка склонилась надо мною, поправляя мою непослушную челку, так и норовившую сползти на глаза. – Тише, тише, тебе еще нельзя говорить, я сейчас позову врача.

Девушка ушла, и мне на минуту показалось, что я опять погружаюсь в какую-то тягучую пустоту, но нет, вокруг были звуки, а значит – жизнь.

– Ну, как дела, мамочка? – Женщина с очень добрыми и уставшими глазами, стояла передо мной, держа руки в карманах белого халата. – Ох, и напугала ты нас, но теперь все будет хорошо, отдыхай.

– Дочка, – едва слышно произнесла я.

– Дочка у тебя чудесная, крепенькая, завтра принесут кормить, а пока отдыхай, набирайся силенок.

Женщина в белом халате ушла, а я мягко погрузилась в исцеляющий сон, в котором моя дочка Наденька (да, да, я обязательно назову ее Наденька) топала своими пухленькими ножками по мягкой луговой траве.

– Мамочки – готовимся, детишек везут, Ипатьева, вам тоже сейчас принесут, – почти пропела пожилая медсестричка.

От радости я дернулась и тут же вскрикнула от резкой боли.

– Тише, родная, тебе, детонька, еще нельзя так шустро, поглядишь на доченьку свою и то хорошо.

Я уже знала, что во время родов у меня остановилось сердце, и врачи практически вытащили меня с того света. Низкий поклон им за себя и за ту кроху, что так мило сопит сейчас рядом со мной.

Я купалась в блаженстве, но детский крик прервал мою негу. Наденька моя спала, я оглянулась и увидела спелёнутый сверточек, что так жалобно плакал.

На койке у окна лежала женщина в теплом мохнатом халате, она уткнулась в угол и, казалась, не обращала ни на кого внимания. Малышка кричала, ища ротиком мамкину грудь, но та не делала ни каких движений в сторону дочери.

– Ирка, покорми дочку.

– Еще чего, сказала же, не нужна она мне, чего носите?

– Ирка, побойся Бога.

Но непутевая мать так и лежала, отвернувшись к стене, пожилая медсестра взяла кроху на руки, тяжело вздохнула и вышла, унося голодного ребенка назад.

Я еще крепче прижала к себе свою доченьку, пытаясь осознать, все увиденное. Поняв, что ребенка унесли, Ирка уселась на кровати и потянулась к пакетам, где лежали бананы.

– Ну, что зыришь? – обратилась она ко мне, заметив мое негодование. – Думаешь, мне девку не жалко? Жалко. Только куда я с ней, да и не совсем еще из ума выжила, что бы себя по рукам и ногам связывать. Я ж молодая еще, все при мне.

Ирка покрутила своими широкими бедрами, громко заржала и вышла из палаты, доставая из кармана зажигалку.

– Вот же сволочь какая, – я совсем забыла еще об одной мамочке, той самой худенькой девушке, что позвала ко мне врача. – И что они ее уговаривают, какая из нее мать? Только ребеночка намучает.

– Давно она лежит?

– Четвертый день, домой уже собирается, а на девочку отказ напишет.

– Ужас.

Мы замолчали, поглядывая на своих сокровищ.

На следующий день Ирку выписали, она так и ушла домой одна, ярко накрасив и без того пухлые губы.

Молока у меня было много, и я предложила сестричке, покормить кроху. Девочка жадно сосала, словно стараясь наесться на всю свою сиротскую жизнь.

Моя сытая Наденька посапывала рядом, даже и не подозревая, что мамка ее так легко «раздает» кому-то ее собственную «вкусняшку». Я смотрела на чужую девочку и все четче в голове моей вырисовывалась мысль.

– И даже не подходите ко мне с этим, Ипатьева. Вы что? Вам свою девочку ещё поднять надо, а вы?

– Ну, Марья Кирилловна, – канючила я.

– Что ж вы думаете, нам не жалко малютку? – Марья Кирилловна стала протирать платочком стеклышки очков. – Только это очень серьёзный шаг. Да вам и не отдадут её…

– Отчего же, – опешила я. – У меня квартира большая, материально я обеспечена.

– Идите, идите, Ипатьева, вы у меня ещё замуж выскочите и сыночка себе рОдите. А у этой девочки дорога одна…

Старенькая акушерка присела за свой стол, в глазах её стояли слёзы.

– И от чего так бывает? Родной матери след простыл, а чужая вот на коленях стоять готова.

– Да я же ей уже и не чужая, я же ей молочная мать.

– Ладно, иди уже, подумаю.

Дела мои день ото дня становились лучше, поговаривали о моей скорой выписке, а значит за нами приедет мой любимый папка, дедушка Любочки и Наденьки. Он понял меня и принял моё решение, несмотря на то, что из взрослых в нашей семье только я и он. Милая моя мамочка не дожила до этого дня. Папка поставил одно лишь условие – жить всем у него, дом большой, огород, хозяйство, прокормимся.

– Отважная ты у меня, Верка, – только и сказал папка, принимая два маленьких кулёчка из рук Марьи Кирилловны.

Та смахнула набежавшую слезу.

– А за сыном ты, Ипатьева, всё-таки приходи.

– Мальца б не мешало, а девок полный комплект – Вера, Надежда, Любовь, – горделиво сказал папка.

Сегодня мои девочки получили аттестаты, позади экзамены, волнения. Обе мои красавицы, в пышных бальных платьицах весело щебетали с одноклассниками.

– Любочка так на вас похожа, просто одно лицо, – услышала я от одной из родительниц.

– Да они обе прелесть, – поддержала другая, – мне бы таких в невестки.

Я рада, у меня замечательные дочери. И сын, смешливый «птенчик» Алешка.

Марья Кирилловна не зря звала, только была я уже тогда не Ипатьева, а Скворцова.

Елена Троянская

Лена-а-а! – резкий крик то ли счастья, то ли бешенной, почти звериной, тоски пронзил сонное утро и долго ещё держался, вопреки всем законам физики, сгущаясь и приобретая какую-то неясную материальную форму.

Ле-ена, – проскользнул по траве, чуть заметный шепоток.

Кричавший мужчина как-то сразу осел и уткнулся в холодную росистую траву. Тело его задрожало и зарыдало глухо, по – мужски, и слезы, невидимые ни для кого в этом мире, лились, освобождая и очищая душу, словно гной из прорвавшегося нарыва, принося облегчение и какую-то надежду на лучшее.

– Прощай.

Леночка Степцова, милое живое существо, неполных восемнадцати лет, хлопала в ладоши и смеялась от радости, увидев свою фамалию в списке зачисленных. Начиналась новая, совсем незнакомая студенческая жизнь Тоненькие изящные пальчики быстренько пробежали по кнопкам телефона.

– Папка, я студентка!

Высокий располневший мужчина засиял, словно фонарь в темную ночь.

– Я в тебя верил, девочка моя. Я тебя люблю.

В кабинете сонная тишина. Лишь изредка пожалуется на свою жизнь толстенькая муха на окне, и, разомлев от жары, снова уснет, не опасаясь мухобойки или свернутой трубочкой газетки. Андрей Матвеевич взялся было дочитывать отчет, но цифры толпились, толкались в голове, нарушая все показатели.

– Вот она и выросла. Как это все быстро. Солнышко мое.

Мысли и воспоминания слились воедино и понеслись, понеслись по волнам памяти, прокручивая кадр за кадром моменты их с Леной жизни, и объединяя их в единый фильм под названием его судьба.

Судьба сводит людей, она же их безжалостно разводит. Где сейчас Наталья, мать Леночки? Помнит ли она о том, что у неё есть взрослая дочь? Много вины у Андрея перед женой, но и её понять он так и не смог.

Наталья. Она ушла от них в один миг, словно вышла в магазин и больше никогда не вернулась. Лишь письмо, грубое жестокое письмо обиженной женщины и те дикие, хотя по правде, верные слова.

– Я ненавижу тебя и ненавижу ее. Я родила эту девчонку, но она её дочь, так же, как и ты сам всегда был и будешь её.

Что делать, если то была горькая правда и боль его жизни. Так и остался Андрей Матвеевич с десятидневной дочкой на руках. Он же и назвал её Леночкой.

Жара, какая сумасшедшая в этом году жара, а ведь последние денёчки лета…

Тогда, то же было лето, и то же конец августа, и даже, кажется, стояла такая же жара.