Выходи гулять! Путешествие по дворам нашего детства - Алексей Юрьевич Фёдоров

с родителями на манеже, в детский сад не ходил, поэтому родители отпускали его гулять во двор, чтобы он хоть иногда общался со сверстниками. У Хохи был японский вертолёт на радиоуправлении – по советским меркам это всё равно что иметь, скажем… нет, такого сравнения ещё не придумали.

Позже к нашей компании присоединились ребята на два года младше – долговязый тощий Шкура и низкорослый Гудок. Шкура рос без отца, но его мать работала акушеркой, поэтому Шкура ездил на отдых в Болгарию, щеголял вещами из «Берёзки» и всегда имел карманные деньги. Родители Гудка были рабочими, в его семье подрастали ещё трое детей, видимо, поэтому он носил одну пару обуви зимой и летом.

По крутости с Хохой и Шкурой мог конкурировать только Женька-музыкант, живший прямо над Максом. Родители Женьки преподавали в консерватории, и во дворе говорили, что младенцем его вместо люльки убаюкивали в чехле от виолончели. Так он и рос с ней в обнимку. Зато весь наш двор каждый день, особенно летом, бесплатно слушал отрывки из лучших произведений классической музыки. Единственным недовольным был Макс. «Опять они с самого утра пиликают, хоть уши затыкай», – нередко жаловался он. Но потом Женьку-музыканта показали по первой программе: он музицировал на официальной встрече Горбачёва и Буша-старшего, последний даже потрепал юное дарование по курчавой голове, и Макс начал гордиться таким соседством.

Последними к нашей бригаде присоединились «мелкие» – жившие в четырнадцатиэтажке Славик и Руслик. Они учились в одном классе, были младше меня на три года и получили одно прозвище на двоих – Славоруслики. Отец Славика был водителем скорой помощи и подрабатывал, перевозя на ней стройматериалы, вещи, животных, в общем всё то, за что люди были готовы заплатить. Руслик жил с мамой и бабушкой, которые с началом 90-х стали челночить в Лужниках – с утра тащили огромные тюки в сторону остановки, а вечером шли назад с тюками поменьше.

Когда компания сложилась, у нас начали появляться свои ритуалы. Например, чтобы собраться вместе, предстояло позвонить, покричать или зайти. Позвонить было проще всего, как правило, трубку поднимал кто-то из родителей, а ещё чаще бабушка или дедушка:

– Здравствуйте, а Диму можно?

– А это кто? – спрашивал голос со строгими нотками.

– Это Алёша, его одноклассник, хотел спросить про задание по биологии, – вежливо и тактично подыгрываешь взрослому, чтобы товарища всё-таки позвали к телефону.

– Минуточку, – отвечали на том конце провода после многозначительной паузы.

А ведь могли и не позвать. Тем более если друг живёт в коммуналке, а телефон стоит на тумбочке в общем холле. Тогда в действие вступал следующий пункт плана – покричать. К сожалению, он помогал выманить на улицу лишь того, кто жил не выше третьего этажа. Обычно кричали хором, выстроившись в ряд под окном товарища.

– Ди-и-и-има-а-а-а, – взлетал наверх перезвон детских голосов.

Ещё раз – и штора отодвигалась, из темноты комнаты высовывалась голова друга. Улыбка на лице – значит, родители скоро разрешат пойти на улицу, а нет улыбки, скорее всего, провинился или схлопотал двойку и теперь гулять точно не отпустят. А иногда над подоконником всплывал взъерошенный образ с градусником во рту.

– Ну понятно, – обречённо вздыхали мы.

Третьим вариантом было зайти. Заходили, как правило, всей гурьбой, но в дверь звонил самый смелый, остальные прятались под лестницей. Обычно парламентёром выбирали того, кто не боялся взрослых и мог общаться с ними свободно, почти на равных, не терялся и не мямлил.

– Кто там? – звучало из-за двери.

– А Дима выйдет? – спрашивал через дверь парламентёр.

После этого обычно подзывали товарища, и через щель в приоткрытой двери можно было поговорить.

– Сейчас я, математику доделаю и сразу выйду, подождите меня на площадке, – шептал друг.

– Это долго, мы собрались на речку, – внезапно звучало снизу – ожидающие держали ухо востро и живо участвовали в разговоре.

– Пацаны, я пластмассовый щит вынесу, вчера родители с дачи забрали, – пытался подкупить нас товарищ.

– Ладно, ждём полчаса, – одобряло «вече», и компания шумно выбегала на улицу.

Однажды мы с Максом покоряли иву, раскинувшую свои ветви недалеко от детской площадки. Ещё стоя на земле, я посмотрел наверх и почему-то подумал: «Не повезёт тому, под кем обломится этот ствол, он полетит вниз и что-нибудь себе сломает». Не зря говорят, что мысль материальна: через несколько минут я услышал под собой треск, земля и небо, вращаясь, дважды поменялись местами, и я внезапно ощутил резкую боль в левой руке.

Мне повезло, что падение с высоты третьего этажа пришлось точно в яму, в которую дворники каждый год сбрасывали собранную листву. Это смягчило удар, однако рука оказалась снизу и кость не выдержала.

– Ты в порядке? – спросил меня быстро спустившийся с дерева друг.

– Смотри, какая жесть. – Я аккуратно придерживал пострадавшую руку здоровой.

Прямо над кистью образовалась внушительная опухоль, такое впечатление, что под кожей выпирала наверх сломанная кость.

Макс побледнел:

– Тебе надо домой, и в больницу, наверное.

– Один я не дойду, ты ведь меня проводишь? – спросил я.

Ужас промелькнул в глазах друга. Я понял, что Макс представил, как ему тоже достанется от моих родителей.

– Давай так, – сказал он в лифте, когда мы поднимались. – Я позвоню в звонок и убегу, не хочется слушать, как твои предки будут меня отчитывать. Я ведь старше.

Вскоре мы уже ехали на троллейбусе в Морозовскую больницу. Родители потом долго упрекали себя, почему не поймали машину – тогда стоило лишь вскинуть руку у обочины, как рядом с визгом оттормаживалась «шестёрка» или «Москвич», но, увидев мою травму, они пришли в ещё большее замешательство, чем я сам.

Через час высокий доктор с засученными рукавами халата вправил мне перелом под экраном рентгена, наложил гипс и отправил в палату, перед этим намазав на кончик моего носа большую каплю вязкого, как замазка, гипса.

– До выписки не думай смывать, а то кость не срастётся, – подмигнул мне травматолог на прощание.

Удерживая в здоровой руке пакет с вещами, я открыл дверь в шестиместную мужскую палату. На меня разом обернулись пять пацанов, у каждого из них на кончике носа застыла крупная капля гипса. Я прошёл к единственной застеленной кровати и положил вещи на тумбочку.

– Миша, – протянул мне не загипсованную левую руку коренастый парень, на вид моего возраста. – Старший по палате.

– Лёша, – пожал я здоровой правой рукой его левую. – Новенький.

– Давай обживайся, у нас тут весело, – подмигнул мне новый знакомый. – Во вкладыши рубишься?

– Конечно! – ответил я.

– Я уже левой наблатыкался переворачивать, – сказал он и посмотрел на перекинутую через шею верёвочку, на которой