История одной семейки - Кристине Нестлингер

Больше всего мне хотелось промолчать, потому что я просто ненавижу, когда кто-то вот так по-хозяйски вламывается в мою комнату без стука и, не спросясь, жмет на кнопку «Выкл.». Но воспитательного эффекта ради я подавил раздражение, чуть-чуть приподнялся в постели и сказал:

— Прочти то, что обведено красным!

— Да уж прочла, — сказала мама. — Представляешь, сама догадалась!

— Это объяснение моему плачевному кризисному состоянию, — сказал я и снова вытянулся на кровати. — Гены-то и так подкачали, да еще воспитание исключительно бабское.

Я закрыл глаза и начал перечислять:

— Бабушка — одна штука, двоюродная бабушка — одна штука, тети — две штуки, мать — одна штука, старшие сестры — две штуки.

Я вздохнул.

— Оболваненный в седьмой степени…

Я зевнул.

— И даже по большим праздникам ни штучки мужчины в доме, никакого мало-мальски завалящего мужчинки, который мог бы хоть немножко делать из меня человека!

Я сцепил руки на груди. Хоть сейчас мерку для гроба снимай.

— Ты это серьезно, Ольфи? — спросила мама.

Я не удостоил ее ответом, даже не кивнул. Иногда — так я считаю — глухое молчание убеждает больше, чем самые искусные доводы.

Похоже, на маму это произвело впечатление. Потому что она засопела. Она всегда так делает, если совсем запуталась и ей нечего сказать. Терла ли она указательным пальцем нос, как обычно, когда запутанность и растерянность достигают апогея, я не видел, но ставлю десять против одного, что нос у нее весь покраснел от натираний, пока она созерцала своего готового к положению во гроб сына.

Сначала слышалось только сопение, а потом мама сказала:

— Кажется, ты это серьезно, Ольфи.

Я прикинул, что лучше — и дальше притворяться трупом или заговорить, но так и не успел решить, потому что услышал шум. К моей комнате с разных сторон быстро бежали. Одной из этой толпы точно была моя сестра Дорис, потому что я услышал ее громкий визгливый голос:

— Кто, к лешему, развесил везде эту фигню?

Потом послышались прихрамывающие шаги, и тетя Фея сообщила:

— Это Ольфичка! Только он мне не сказал, зачем он это сделал!

Тут все разом вломились ко мне в комнату, и сестра Андреа спросила:

— Что это с ним? Обострение? Или, может, у него маниакальная фаза?

Андреа, надо сказать, держит меня за сумасшедшего. А тетя Труди сказала:

— Да у него мигрень!

Тетя Труди считает, что мигрень — наше семейное проклятие. Но из всех нас она единственная, кто ею страдает, поэтому стоит только признаться, что тебя немножко мутит, как она сразу же ставит этот диагноз.

А бабушка сказала:

— Неважно, что там у него, а вот прежде чем укладываться в постель, ботинки надо снять! Ольфус, сними обувь сейчас же!

Для бабушки самое важное — чистота без единой пылинки, у нее просто какой-то бзик на гигиенической почве.

А тетя Лизи прошептала:

— Может быть, Ольфик медитирует?

Тетя Лизи — эксперт в вопросах всевозможных азиатских религий, она в них верует по очереди. И все время снабжает меня какими-нибудь «Введениями» в какие-то «целительные учения».

Потом взяла слово мама.

— Ничего подобного! Просто ему кажется, что его обделили причитающимся ему умом, ведь его воспитывали одни только женщины!

Тут же раздался ор и визг на шесть голосов. Понять, кто и что там орал и визжал, было совершенно невозможно, потому что тетя Фея с громкостью футбольного фаната на стадионе непрерывно причитала «о божечки, о божечки, о божжжечки!». К тому же я вдруг почувствовал, как кто-то шарит по моим ногам. Глянув на ноги, я увидел, что бабушка терзает мои шнурки. Этого еще не хватало! Я тут, понимаете ли, демонстрирую масштабы своего кризиса, а старая кошелка только тем и занята, что старается стащить с меня кеды — не дай бог, одеяло запачкается!

И тогда я заорал! Ор — это всегда самое последнее мое средство. И самое действенное. С его помощью я добиваюсь неплохих успехов с тех пор как родился. Просто-напросто раскрываю пасть и выпускаю из себя «первобытный крик» такой мощности, что стены трясутся и люстры качаются.

Раньше, когда я был маленьким, они всё перепробовали, чтобы унять этот мой крик: окатывали холодной водой, гладили, давали подзатыльники, орали в ответ, наказывали презрением, а сестры однажды даже залепили мне рот лейкопластырем. Но я не дал себя сломить!

Со временем они поняли, что бессильны против «первобытного крика», и если пытаться что-то предпринять, он лишь звучит громче и дольше.

На этот раз они тоже все поняли!

Визги и крики в момент замолкли, бабушка отпрыгнула от шнурков, и через десять секунд моя берлога совершенно опустела. Можно было закругляться.

Орать лежа, честно говоря, дольше и не получилось бы, ведь лучше всего орется стоя. Когда стоишь, можно набрать воздуха в легкие до отказа.

В этот день меня больше никто не доставал. Даже когда я намазывал себе на кухне вечерний бутерброд и встретил тетю Лизи с тетей Труди, они не сказали мне ни слова, хотя обычно хотят всё «обсудить хорошенечко».

На маму я натолкнулся лишь совсем поздно в ванной. Но она чистила зубы и не смогла бы мне ничего сказать при всем желании. Правда, ее затравленный взгляд, брошенный на меня в зеркало, был красноречивее всяких слов.

Сестры отправились в кино, а бабушка — на свою вторничную партию в бридж. Тетя Фея, как обычно, перед сном смотрела телевизор.

Такого классного вечера у меня давненько не было. Никаких тебе «Ольфи, ты сегодня занимался как следует?», или «Ольфик, мы ужасно волнуемся из-за твоей учебы!», или «Послушай, Ольфус, я больше не буду смотреть сквозь пальцы на то, как ты портишь жизнь своей мамочке!»

Заметка из «Новейших исследований в двух словах» сработала как надо!

Только тетя Фея постучалась ко мне незадолго до полуночи, когда я, уже раздевшись, лежал в постели. Услышав мое недовольное «Чего там?», она просунула голову в дверь и быстро проговорила:

— Я только вот что хотела тебе сказать, Ольфичка: когда я была маленькой, отец драл меня и двух моих сестер как Сидорову козу — каждую неделю. Выбивалкой для ковров. По заднице и по икрам! Очень я сомневаюсь, что это прибавило нам ума.

И тетушкина голова мгновенно исчезла — как кукушка в старинных часах.

То ли Фея больше ничего и не хотела мне сообщить, то ли ее обратил в бегство вид моего обнаженного юношеского тельца, — это так и осталось тайной, покрытой мраком.

На следующее утро все старательно делали вид, будто ничего не случилось. Мои чудесные откопированные листочки исчезли.

Как обычно, сначала ушли на работу мама и тетя Лизи. Мама всегда подбрасывает тетю Лизи на машине, потому что у той машины нет. Через пять минут отвалили сестры с тетей Труди. Они ездят на тетиной машине, потому что она намного шикарнее, чем мамин маленький «рено». Потом бабушка — как и каждое утро — лихорадочно металась в поисках ключей и очков и обгавкала тетю Фею, решив, что та убрала очки и ключи со столика в прихожей. И заодно напомнила мне, чтоб я не копался, а прямиком, не задерживаясь, отправлялся в школу.

Когда бабушка наконец тоже отчалила, я перерыл все корзины для бумаг и мусорное ведро в поисках моих бумажек. Пропали только две — а остальные, смятые и заляпанные грязью и жиром, я развесил в квартире по новой. Тетя Фея опять ковыляла вслед за мной и просила оставить это дело. Особенно она была против листов, которые я выудил из мусорки, потому что на них налипли картофельные очистки и спитые чаинки.

Я не обращал на тетины возражения никакого внимания. Мне даже казалось, что изгвазданные листки выглядят еще убедительнее.

Перед тем как наконец-то выдвинуться из дома — без двух минут восемь, с пятнадцатиминутным опозданием, — я строго предупредил тетю Фею. Я сказал ей:

— Фея! Не вздумай и пальцем тронуть мои бумажки! Слышишь? Чтоб ни одна не пропала, пока меня не будет!

Тетя Фея вздохнула и смиренно склонила голову.

Успокоившись, я потопал в школу. На старушку Фею можно положиться! Если уж она кивнула — значит, пообещала и слово сдержит!

Глава 2,

которая повествует о моих отношениях с Солянкой и объясняет — по возможности кратко — мои семейные обстоятельства

Особенно хороших оценок у меня отродясь не было, однако так фигово, что переход в следующий класс висел на волоске, я никогда не учился. Но оставаться на второй год у меня не было ни малейшего желания.

Кому же охота лишний год таскаться в школу?

Кому ж охота привыкать к паре десятков новых одноклассников и полудюжине новых учителей? Дураков нет!

Правда, минимум один плюс во второгодничестве все-таки был — тогда бы я избавился от Солянки!

Солянка восседает прямо за мной, и на самом деле ее зовут Улли Уллерманн. Вот уже девять лет, с самого первого класса, она сиднем сидит за моей спиной, только до этих зимних каникул мне не было до нее никакого дела.