Последнее путешествие Синдбада - Ирина Дедюхова

Раньше… Раньше мама помнила все ее преступления с ясельного периода. Потом склероз сделал свое дело. Теперь мама уверена, что до замужества ее дочь была ангелом. В принципе, и в этом она абсолютно права. Что уж такого особенного можно совершить до замужества? В теперешней ее жизни маму раздражало все. Особенно маму удивляло ее нежелание оставить все, как есть, и делать вид, что так и должно быть. Не разводиться с мужем. Жить достойно. То есть, «доживать». Иначе маме будет совестно перед соседками — такими же старухами, которые приходят ее проведать, чтобы убедиться, что маме еще хуже, чем им.

Мама долго говорила скрипучим голосом, проникающим прямо под кожу, о целенаправленном и методическом воспитании, которое не оказало влияния на всю жизнь Людмилы только лишь по причине ее редкого упрямства. С воспитания мама плавно перешла на размышления о том положительном примере, который Людмила должна показывать своей жизнью дочерям. Бесполезно было увеличивать звук у телевизора. Фая, мамина сиделка, не торопилась возвращаться, и, в принципе, Люда ее понимала.

С каким-то раскаянием Людмила подумала, что ни разу не удосужилась поговорить так со своими дочерьми вот в таком же воспитательном тоне. А ее жизнь не может служить для дочерей примером, это чистая правда, мама права. Разве разумная женщина станет содержать всю семью, которой давно нет, снося капризы мужа, который, в сущности, никогда не был ей настоящим мужем? Вот и старшая ее девочка начала дерзить, полагая, что так и надо поступать с матерью. Да и бабушка уже успела объяснить, какая непутевая ей досталась мать…

С облегчением собираясь домой, Люда в очередной раз обещала маме не писать романов, не выходить в интернет и мирно жить-доживать, не порываясь ничего менять в жизни. И почти верила, что исполнит свое обещание.

К машине она шла своим старым двором, в котором росла, на что-то там надеясь, под деревьями, нависшими кронами над узкой полоской тротуара. Город утопал в щедрой июльской жаре, и казалось немыслимым, что в эту весну почти до конца мая шли дожди со снегом. Лишь опавшие пожелтевшие листочки, подгоняемые ленивым шевелением раскаленного воздуха, напоминали, что и эта весна входила в город со слякотью, холодом и пронизывающим ветром. Она в очередной раз подумала, что в непогоде были виновны и люди, не пускавшие лето в сердца. И, наверно, в чем-то правы были их предки-язычники, в неистовых плясках отогревавшие замерзшие за зиму сердца у горящих соломенных баб. Люда смотрела на лица прохожих, недовольных внезапным летним зноем, и видела, как мало внутренней страсти выступало в них крошечными капельками пота. На этих холодных лицах было написано лишь одно, исполненное достоинства и самоуважения, стремление доживать.

Она вздохнула, вспомнив свое обещание маме, и свернула к киоску, чтобы купить интернет-карту. «На сегодня вечером!» — подумала она с улыбкой, мысленно поставив смайлик в конце привычной фразы. И сегодня, как и вчера, она станет тщательно запечатывать свои послания в бутылки. Она будет вглядываться напоследок в неровные строчки, увеличенные стеклом монитора, отправляя их в свое плавание. Кто его знает, к кому они приплывут?

А потом она будет готовить свои корабли к отплытию. Она сбежит. Точно. Пусть все они будут в недоумении толкаться на берегу и показывать на нее руками. Она удерет от них! И там, где никому не придется ничего объяснять, и не перед кем будет оправдываться, она подумает, куда ей плыть дальше…

Из шумного переулка на дорогу опять вышла эта женщина. И в который раз Синдбад по колыханию ее желтых одежд мысленно дорисовывал ее облик. Его волновала эта женщина. Она неуловимо напоминала ему кого-то. А может быть все ночи любви, которые он проводил в объятиях многих женщин. Каждое путешествие дарило ему новые встречи и разлуки. Он хорошо забывал встречи, поскольку за каждой из них маячила предстоящая разлука. Но эта женщина почему-то напоминала только страсть, без отчаянных слез и сожалений.

Улочка проходила мимо глухих соседских дворов. Выход к рынкам и пригородным дорогам, по которым в город доставлялись сухопутным путем шелка и благовония, был здесь крайне неудобен. Надо было обойти заброшенные причалы, где среди гниющих на вечном приколе посудин ветшал и самый первый баркас Синдбада. А потом надо было подняться в гору по каменистым раскаленным уступам. И Синдбад представлял, как женщина одна совершает свой ежедневный путь, петляя в знойном мареве узких приморских улиц.

От ее фигурки на него вновь повеяло одиночеством и отчаянием. Это можно было почувствовать сразу, как только она скрывалась за поворотом, чуточку помедлив, будто порываясь оглянуться на его окна…

Обычно, поставив машину, она возвращалась пустым троллейбусом, сидя у окна с книжкой. Слава Богу, она опять может читать. Долгое время ей это не удавалось. Не из-за нехватки времени. Для того, что любишь, найти время можно всегда. Только вот для нее наступали иные времена, когда книги читают только для себя, когда отходят в прошлое смешные желания блеснуть в разговоре эрудицией. Она входила в новый возраст, когда все меньше тянуло к разговорам, когда уже было над чем задуматься. Времена молчания. И до прошедшей зимы она три года читала математические справочники и сводки изменений в финансовом законодательстве. Вернее, после писем, постановлений и разъяснений по налогам и сборам, ей надо было обязательно успокоиться со старым справочником по статистическим расчетам или задачником по дифференциальному исчислению в руках, чтобы вновь почувствовать незыблемость и разумность мироздания. Правда, она ни разу не могла припомнить ни одного случая в жизни, когда бы ее выручило умение решать дифференциальные уравнения, но она была благодарна этим бесконечным рядам многоэтажных закорючек, непонятных для непосвященных. Только они никогда не лгали ей, в отличие от безумного количества прочитанных ею книг.

Неужели ей не удастся удрать? Лишь бы найти силы и решимость. Вот так. Без надежд и опасений. Глядя правде в лицо. Ну и гадкое же лицо у той правды!

Ни один ее побег пока не увенчался успехом. Ни одно из ее начинаний не принесло желаемого результата. Наверно, потому, что она всегда знала, чего хотела. Потому, что всегда стремилась к одной цели. Лишь однажды, на три долгих года она решила, что больше никуда стремиться не будет. Нет, так нет. Она больше не станет искать для себя любви. Раз именно для нее в этом получилась нехватка, то и просить нечего.

Как же легко оказалось лишить ее этой незыблемой твердости! Как просто она поддалась любовному искушению! Она попыталась представить себе лицо, или что-то там было у него вместо лица, врага рода человеческого. Он должен был, наверно, здорово веселиться над ее глупыми терзаниями. И как же холодно, как скучно ему там, одному, если его может развеселить такое. А может, только извечную скуку она доставила ему, так легко попавшись на крючок.

Нет, она все-таки должна была его развеселить, ведь как раз в тот момент, когда она беспомощно болталась на его леске с любовной приманкой, она всем сердцем безоговорочно поняла, что Бог есть. Проглотив любовную отраву, она вдруг уверилась в собственной значимости для этого изможденного заботами Демиурга. Она решила, что это именно он вдруг вспомнил о ее существовании и сыпанул ей персональных благодеяний от своих щедрот. Как же стыдно ей было тогда перед всеми своими подругами за свое невозможное счастье…

Через интернет ее ни с того, ни с сего разыскал мужчина. Из Америки. Что уже фантастично само по себе, поскольку, куда бы она ни пыталась удрать раньше, она твердо знала, что никакой Америки на самом деле не существует. Одного его слова о любви было достаточно, чтобы она забыла все свои планы о достойном образе жизни, которая могла бы служить кому-то примером, и выкинула из головы мысли о смирении. Она жила и дышала, упиваясь его обещаниями. О, какие это были обещания! Впервые она даже с уважением начала вглядываться в мелькавшие возле нее мужские лица.

Сколько она себя ни помнила, она никогда не могла ни на кого из них положиться и всегда боялась повернуться к этим лицам спиной, твердо зная, что нельзя оставлять спину открытой любому мужчине, даже отцу, поскольку можно пропустить момент, когда они начнут предавать. Мужчины, по ее представлениям, были слабыми созданиями, выживавшими благодаря установившимся в обществе традициям всеобщего потакания и благоприятствования. Совсем без мужчин было нельзя, она это хорошо понимала, поэтому мирилась с установившимся порядком вещей. И когда они, пользуясь тем, чем не позволяла себе воспользоваться она, выбивали у нее из рук кусок хлеба, она только пожимала плечами. Что поделать, это же мужчины! За всю жизнь не могла припомнить ни одного случая, когда бы ей кто-то из них помог или поддержал. Она не обижалась. В сущности, она полагала мужчин еще более бесполезными, чем дифференциальные уравнения, поэтому и не обижалась. Но отдавала себе отчет, что никакая ответная любовь с их стороны ей не грозит. Это позволяло с легким прищуром следить за всеми колыханиями безликой мужской массы, поражаясь ее неорганизованности.