Прозрачная женщина (сборник) - Станислав Родионов

Вернулся Леденцов.

– Сергей Георгиевич, Анищин выходил на улицу очень редко, а последнее время вообще не выходил. Ни с кем в доме не знался. Про его родственников никто не знает.

– Ни родственников, ни друзей, ни знакомых?

– Видели, как к нему похаживала какая-то женщина.

И Леденцов протянул мне бумажку с фамилией и номером телефона квартиры свидетельницы.

– Вот так находка, – сказал криминалист, выползая из-под кровати.

Он передал мне три толстых блокнота в полихлорвиниловых обложках. Я открыл один и на первой странице прочел крупное заглавие: «Дневник Анищина Ивана Никандровича для текущих мыслей». Почему блокноты лежали под кроватью? Я догадался... Они не лежали под кроватью, они лежали на кровати, оставленные Анищиным для того человека, который придет к трупу. Может быть, для меня, для следователя. За кровать дневники свалились при конвульсиях. В них и ответ. Впрочем, я немало перечитал дневников самоубийц и преступников, в которых ничего, кроме пустячных описаний, не было.

О моем постарении мне стало известно задолго до пенсии. В бане узнал. Сижу однажды на лавке, в мыле да в пене, и думаю: чего-то никто не просит спину потереть? Вздохнул и смекнул. Стар я стал, просить меня теперь неудобно.

Я ничем в жизни не пользовался. Ни в дома отдыха не ездил, ни в пансионаты, ни на курорты... А в душе жил червячок надежды. Мол, предложат. Мол, Иван Никандрович, мы заметили вашу скромность – и вот вам путевка в санаторий с дамским названием «Жемчужина». А когда пошел на пенсию, то мне даже приснился председатель нашего профкома, говоривший: мол, Иван Никандрввич, мы оценили вашу скромность и посему вручаем путевку прямо в Карловы Вары...

Но все не предлагают и не предлагают.

Говорят, что старики впадают в детство. А во что же им еще впадать? Самое интересное, самое хорошее и самое свежее было в детстве. Все же остальное не дало душе столь сильных впечатлений. Не потому ли ум все это оставляет в небрежении и возвращается к первому, к хорошему?..

Она сказала, что я живу с каким-то удивленным лицом. А я и верно удивлен, и этого удивления во мне все прибывает. Удивлен, что так скоро прошла жизнь.

Прочел, что вечная жизнь стала бы мукой. Вот бы помучиться. Мир-то неисчерпаем, посему и жить вечно было бы интересно. И еще прочел у того же автора, что вечная жизнь преградила бы дорогу прогрессу. Это уже прямая дурь, поскольку с годами человек умнеет и делается добрее. Так неужели мудрые и добрые люди препятствовали бы прогрессу? Уж наверняка бы не стало войн и жестокостей. Отец мне рассказывал, что перед революцией многие казаки отказывались бить и разгонять народ. А причина? Казаки были в годах, поскольку молодые сидели в окопах.

Какие первые признаки старости? Нет, не морщины и не вставные зубы, не боль в пояснице и не седые волосы... А ощущение, что, скажем, эту вещь раньше ты воспринимал иначе. Другое восприятие, вот он, верный признак старости.

Бывают дни воспарения духа.

Я с полчаса массировал непослушную ногу, чтобы не приволакивалась; пусть приволакивается, но далеко не отстает. И еще с полчаса делал гимнастику, шут ее знает по какой системе. Побрился дважды, чтобы ни пучочка не осталось, чтобы впалость щек намекала на умеренность. Лицо тоже помассировал: говорят, что продольные морщины от старости, а поперечные от ума. Душ принял почти холодный для бодрости. Позавтракал одним апельсином и одним стаканом чая. Надел костюм цвета обожженной глины, коричневый галстук и кофейные туфли. Никаких лет! И вышел на улицу, в наш скверик.

Бывают все-таки дни воспарения духа. Женщина лет тридцати, миловидная и чем-то похожая на жену-покойницу. Сидела на скамейке и смотрела на меня. И улыбалась. Мое дурное сердце ёкнуло, и я подошел чтобы сесть рядом. Но места не было. Женщина улыбнулась еще нежнее, поскольку воспарение духа, поднялась и сказала:

– Садись, папаша.

Говорят, что старик не следит за собой... А для чего? Женщины на него не смотрят, мыслями его никто не интересуется, о жизни его не расспрашивают... Кто знает, о чем старики думают, куда идут и зачем живут? Так для чего старику следить за собой и для кого? Для себя? Эка роскошь.

Сегодня прямо зуд какой-то: хочется написать кому-нибудь письмо. Ей не буду, а редкие друзья мои приятели давно в другом мире. Хоть английской королеве пиши. Конечно, теперь за это не посадят, но и королева не ответит.

За мной числилось шесть следственных дел различной срочности и трудности; самоубийство же Анищина, седьмое, было самым простеньким. Однако я взялся за него сразу, точно истекал положенный двухмесячный срок. Возможно, меня поторопил судмедэксперт, позвонивший в день вскрытия трупа. Серьезных болезней и телесных повреждений у Анищина не было, что подтверждало версию самоубийства, но Марк Григорьевич задал беспокойный вопрос: кто будет хоронить?

Однажды убитая девушка месяц пролежала в холодильнике морга. Мне звонили и названивали, ибо труп я не отдавал студентам-медикам, а хоронить было некому. Я искал родственников. Странное это состояние, когда чувствуешь себя родителем, братом, кумом-сватом убитого брошенного человека, которого ты не знал и живым никогда не видел. Мое неуправляемое воображение, гулявшее само по себе вроде той самой кошки, представляло высохшего Анищина, брошенного родственниками, знакомыми и государством. Допустим, родственников и знакомых у него нет, но оставалось государство. В моем лице. Поэтому я, где раздвинув, где ужав свои планы, тотчас начал следствие. И сегодня ждал свидетельницу, которая сказала Леденцову про женщину. Да вот что-то в назначенное время она не пришла.

Сколько я расследовал самоубийств? Пожалуй, одно дело в производстве всегда имелось. Стыдливая статистика не любит подсчитывать уголовные преступления, а самоубийства тем паче, полагая, что они бросают уж слишком черную тень на наш образ жизни. Но статистика зря опасается. Мне трудно вспомнить дело, когда человек покончил бы с собой по гражданским или политическим мотивам. Девяносто процентов самоубийств, уж поверьте мне, происходит по трем причинам: семейные неурядицы, пьянство или неудачная любовь. Эти мотивы я примеривал к Анищину. Семейные неурядицы, но у него не было семьи. Любовь, но он староват для таких диких страстей. Пьянство. Но он не пил, что было видно по трупу, да и вскрытие алкогольных изменений не нашло.

Я поправил очки, отгоняя этим движением навязчивость мыслей. Зачем искать, когда папка уголовного дела о самоубийстве гражданина Анищина вздулась от его дневников. Там все, в них все.

К концу рабочего дня в кабинет вошла старушка с невероятной тяжестью в руках и упрекнула: – Мог бы и навестить. Как-никак мне под семьдесят.

– Почему опоздали? – отразил я атаку.

– За свежей треской простояла.

– Тут и семьдесят лет не помеха?

– Треску разберут, а этому Анищину теперь никакое следствие не поможет.

И то верно. Не снимая платка, она выпростала из-под него уши и в оправдание добавила вторую причину, почти магическую:

– Дефицит.

– Теперь все на дефицит валят, – буркнул я, разумеется, ни к чему.

– Из-за этого дефицита и жизнь безобразная.

– Дарья Никифоровна, – я изучал ее паспорт, – а были у нас времена без дефицита?

– Как же! При Сталине полки не пустовали.

– Ну, а жизнь?

– И жизнь была соответственная.

– Неправда, Дарья Никифоровна. Я ту жизнь захватил. Полки, как вы говорите, не пустовали, а жизнь была безобразной.

Свободных разговоров на допросах я не отрицаю, даже наоборот, коли они помогают раскрыть человека либо интересны сами по себе. Но спорить с бабушкой о хорошем ее царе то же самое, что переубеждать верующего. Кажется, давно вывел один крепкий закон: с думающим спорь до хрипоты, с верующим молчи до немоты. Мне бы установить в кабинете какой-нибудь хитрый японский компьютер, соединенный со стулом, который, как заговорю не по делу, шарахнул бы меня электричеством.

– Дарья Никифоровна, я хочу расспросить вас про Анищина...

– Про него весь наш дом друг друга расспрашивает.

– Что же, поступок его удивил?

– Еще бы не удивил, коли смерть наглая.

– Как понимать «наглая»?

– Поскольку удушенник и дело это темное.

– В каком смысле?

Она скинула-таки платок, обнажив гладкие плотные волосы, тронутые рыжим блеском, отчего голова походила на луковицу. Не знаю, откуда на светлом проборе взялось зеленое пятнышко, но я ждал, что голова-луковица вот-вот прорастет перышками и станет сказочным Чиполлино.