Записки русского бедуина - Дмитрий Панченко

И все же путешествиям я, пожалуй, предпочитаю странствия. Различить их не так легко. Путешествие и странствие роднит известная независимость от заранее предустановленного плана. Но оттенки не безразличны. Странствие — это путешествие, в котором познавательная цель не является наиболее важной, маршрут намечен лишь в общих чертах и вы, как правило, не знаете, где и при каких обстоятельствах проведете ближайшую ночь.

Прелесть странствий я открыл для себя, в сущности, случайно. Когда появилась машина, я жил, как вы помните, в Германии. Большей частью — один. Когда ко мне прилетала жена, мы отправлялись в небольшие путешествия по Италии, Франции или Германии, и этого было вполне достаточно. Мне казалось не вполне уместным развлекать себя длительными поездками. Было много других занятий — читать, писать, заготавливать кубометрами ксерокопии. Первый раз я отклонился от благоразумных принципов ради коллекции. Вообще говоря, я никогда ничего не коллекционировал. Вернее, когда мне в детстве дарили марки, я их не выбрасывал и даже надлежащим образом хранил, но нельзя сказать, что я их собирал. Моей единственной «коллекцией» оказалась коллекция музеев египетского искусства. Долгие годы я знал его только по Эрмитажу — и не любил. Все какое-то гранитное и серое (нынешняя эрмитажная экспозиция намного лучше многолетней прежней). Яркие краски египетского искусства, каким я увидел его в Метрополитене, Лувре, Британском музее, поразили меня. Великолепие египетского искусства в Каире — ошеломило. Я не преминул посетить небольшой, но очень хороший музей египетского искусства в Берлине. Как будто бы оставалось только одно значительное собрание — в Турине. Путь до Турина из Южной Германии не был очень далеким, можно было обернуться за два дня. Что я и сделал. Помимо посещения египетского музея, который оказался достоин молвы, все остальное было чистой импровизацией, во многих отношениях — захватывающей. Вскоре последовала другая вылазка на два дня — в Бургундию и Дижон, а затем долгий, еще неведомый и осенний путь через всю Германию, Данию, Швецию и Финляндию — путь домой, в Петербург.

Итак, вы не знаете, где застанет вас ближайшая ночь. И еще: странствие — это путешествие, совершаемое в одиночестве.

Одиночество, казалось бы, безрадостно, но оно обостряет чувства, делает вас героем приключенческого фильма или кем угодно — вы сами выбираете роль. Я не думаю, что я — мизантроп. Мне совсем не обязательно оставаться наедине с новым полюбившимся местом. Я помню, как было приятно слоняться по летнему Стокгольму в обществе моего друга Андрея Аствацатурова. В самом интересном моем путешествии, по Греции, я никогда бы не посетил за четыре июльских недели семнадцать музеев и двадцать пять археологических памятников, будь я один; я никогда бы не увидел того, на что было обращено мое внимание, и многие впечатления потеряли бы в остроте, не будучи немедленно разделенными. Но все зависит от цели и настроения. Если вы устремились к краю земли — лучше быть одному. Если непредсказуемость обстоятельств вас не смущает и даже желанна вам — то же самое. И я никогда не пожалею о девятнадцати тысячах километров, проведенных в полном одиночестве летом 2001 года.

Вы удивляетесь: что может быть лучше общества того, кого любишь? Я и не спорю, я всего лишь разделяю воззрение, что для этого не нужно далеко ездить. А если вы уж непременно хотите отправиться в путешествие, то почему бы не поехать в скромный и не очень далекий город Турку? Там есть небольшая набережная, которая вам, несомненно, понравится. Напротив кафедрального собора, наискосок, вы заметите не лишенное элегантности здание итальянского консульства и на нем надпись: «Omnia vincit amor. 1588–1904». Поезжайте! Может, вы сумеете разгадать, почему любовь начала одерживать свои победы в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году и что случилось с ее победоносным шествием в тысяча девятьсот четвертом.

СКОРОСТЬ

Слово «странствия» звучит длительно и неторопливо: «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Мои странствия протекают стремительно. Это особые моменты жизни. Они никогда не начинаются из дома, я в них отправляюсь тогда, когда уже нахожусь в положении странника.

В стремительности, с которой я путешествую, не заключено ка-кого-либо умысла. Так просто сложилось. Я привык думать, что у меня много работы и не так много денег. Если вы путешествуете стремительно, вы сберегаете время и сокращаете расходы на ночевки в отеле. Из моей первой вылазки — в Турин — я вернулся в три часа ночи, проведя изумительно длинный день во французских Альпах, у озера Аннеси и в вечерней Женеве. Мое самое длительное путешествие — за Пиренеи — я рассчитал так, чтобы успеть к началу одного события, в котором, я полагал, мне следовало участвовать из солидарности. Каждый раз я убеждался в том, что в сумасшедшей гонке есть своя прелесть. Летние дни роскошны. Я не знал усталости, не считая коротких минут, переходивших в глубокий сон. Ветер, продувавший машину, спасал от жары. Я покрывался загаром на полгода вперед. По улицам городов я передвигался словно по стадиону, а Гейдельберг в первый раз осматривал в буквальном смысле бегом (что было делать? город мне сразу понравился, но время ушло на приведение в чувство перегревшейся машины, а вечером я собирался быть на концерте в Равенсбурге, на противоположном конце земли Баден-Вюртемберг). Это своего рода одержимость, но не мельтешение и суета; непринужденное сосредоточение душевных и физических сил, за которое, конечно, потом приходится платить днями лености и рассеянности.

Не спорю — замечательно и другое: неторопливо проникаться прелестью нового места, просыпаться и бродить туда и сюда, постепенно вживаясь в ритм и характер неведомой ранее жизни. Как было хорошо мерно покачиваться на лошадином крупе на дороге, ведущей из Эфеса в Сарды, размышляя над тем, что побудило лидийского царя обратиться к оракулу с вопросом, на который был получен знаменитый ответ («Перейдя через реку Галис, Крез погубит великое царство»)! Я был бы счастлив когда-нибудь попутешествовать, как в старые добрые времена, — полгода по Франции, с мая по июль в Тоскане, и что-нибудь еще такое в том же духе. Не уверен, что мне это суждено. Как бы то ни было — есть своя логика в быстроте, неодолимое искушение — в движении.

Итак, подведем предварительные итоги, наметим перспективы. До сорока лет я ездил на велосипеде, в сорок начал водить машину, в шестьдесят, должно быть, начну пилотировать самолет (you are most welcome on board!), а в восемьдесят лучшею частью своей, пользуясь выражением Горация, вознесусь к Луне. А теперь обратимся к более легкомысленным предметам.

ЛЮБОВНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Сорокалетний или немногим более того мужчина куда-то едет по дорогам на своей машине. В какой-то момент он встречает девушку, которую он увлекает своей загадочностью, независимостью или чем-то еще. И вот они уже едут вместе и, конечно, вместе просыпаются. Мы это видели столько раз, что художественный вымысел предстает жизненной правдой и определяет наши ожидания. И напрасно! Оставайтесь лучше в городе Санкт-Петербурге. Этим летом — 2004 года — я несколько раз оказывался там. Садился в машину и, расставаясь со своим полупригородом, приезжал в центр города. С удивлением смотрел на вереницу модных ресторанов, открытых кафе. Привлекательных женщин — множество. О прелести бесконечных сумерек уже и не говорю. А что вы ждете от придорожных встреч? На автострады выходить воспрещается, и красивые женщины передвигаются по ним на своих машинах — как и по прочим европейским дорогам. Иногда, конечно, кто-то хочет, чтобы его, реже — ее, подвезли. Это будет мужеподобная девица с рюкзаком — вернее, сразу две. Вам скорее посчастливится, когда вы долго живете на одном месте, но вспомните — сколько раз к вам в машину подсаживалась девушка, с которой вам непременно хотелось познакомиться?

Конечно, приключения начинаются уже за воротами. Я никого не хочу расхолаживать, я просто говорю то, что знаю.

Во Фрейбурге, где я в течение шести недель занимался немецким в окружении европейской молодежи, мой двадцатилетний приятель Хуан, который имел благородное обыкновение затаскивать меня на всякие parties, вручая мне вроде пропуска банку с пивом, однажды поделился со мной своим недоумением: с немецкими женщинами, оказывается, не все так просто; когда они приезжают к нам на Майорку (Хуан там участвует в семейном отельном бизнесе) — они просто чокнутые, а здесь… Признаться, тогда он меня озадачил, но в действительности все очень просто. Здесь работа или учеба, а там — отпуск или каникулы. Там тебя никто не знает, и к тому же не зима — а лето.

Впрочем, лето, похоже, не играет существенной роли. На этот счет меня просветил в другом южнонемецком городе мой тридцатилетний приятель Мартин. «В Германии — трудно…» — процедил он. Но мы решили попробовать. Собралась отличная мужская компания: швейцарский инженер, русский гость, немецкий аспирант и колумбийский студент. Каждый младше последующего лет на десять, и все, разумеется, хороши собой. Мартин сказал, что мы пойдем в какой-то «Каной», причем день был выбран правильный — то ли пятница, то ли суббота: вечер. «Каной» оказался на деле К 9 («ка нойн») — местечко, о котором я много слышал и куда даже однажды заглядывал; я, правда, ничего особенного там не увидел, но, должно быть, был будний день, а они по будням живут совершенно иначе, чем в конце недели. К 9 был почему-то закрыт. Мартин повел нас в другое место. Оно тоже оказалось закрытым. Мы горделиво шествовали, смеряя взором не очень-то часто попадавшихся женщин. Но сколько можно бессмысленно петлять по городу? Когда мы достигли очередного бара — не слишком перспективного, ибо под открытым небом, — голова у меня пошла кругом, я сел и заказал себе просто воды. Всех мужских успехов было только то, что я сидел напротив симпатичной, улыбчивой барменши с золотистыми волосами, но остаток вечера мы провели превосходно. Мы болтали о тысяче вещей — о достойной работе швейцарского инженера на службе у голландской фирмы, о не слишком легкой, как выяснилось, немецкой жизни колумбийского студента — и прочее, и прочее, и прочее.