Взятка. Роман о квадратных метрах - Алексей Колышевский

– Эй, вы! Кончай работу! – Я вылез из машины, сделал несколько шагов, и в рот мне тут же попала чертова пыль вперемешку со снегом. Я закашлялся, машинально выматерился. Мат является основным компонентом лексикона строителей. Он для нас что-то вроде цемента, который связывает между собой кирпичи всех прочих слов.

Траншея была готова наполовину. Узбеки, не ожидая повторной команды, побросали лопаты и молча побрели к своему вагончику. Завтра они начнут в семь утра, на рассвете. Я приеду сюда в восемь. И так каждый день.

Я собрался было уезжать, но меня окликнул чей-то грубый, осипший голос:

– Шеф! (Так они называли меня) Эй, шеф!

– Ну чего тебе? – ответил я, оборачиваясь.

Один из рабочих: маленького роста, коренастый, с мощной шеей борца и сросшимися густыми бровями на плоском, смуглом лице, стоял неподалеку, не решаясь подойти ближе.

– Мы ужинать будем.

– Ну и на здоровье, – буркнул я, и буркнул мой живот, утомленный сухомяткой из придорожного магазинчика. – Ужинайте. Кто вам мешает-то? Сделал дело, так жри смело.

– Мы это… Я… – Рабочий замялся. – У моего сына сегодня день рожденья. Вот хотели тебя пригласить по-братски.

Я растерялся. До сего момента я не вступал с ними в неформальные отношения. Они привыкли, что чаще всего я либо чеканю слова, указывая, что именно делать, а иногда и ору, причем матом, но не переходя на личные оскорбления и не употребляя оборота «еб твою мать» (могут убить, бывали случаи, и мне о них известно). Это приглашение меня озадачило. Идти в этот ужасный вагончик?! В этот курятник?! В этот хлев, разделенный хлипкой перегородкой пополам, где в одной половине нары, заваленные грязными матрасами, а в другой подобие кухни?! Я был там лишь однажды, когда проверял электрический щиток, и помню длинный, сколоченный из неструганых досок стол, застеленный черт знает чем, кажется какими-то газетами, и длинные лавки, обитые полиэтиленовой пленкой. Что они там жрут? Уж точно не мамину курицу! Но с другой стороны, дорога домой займет у меня часа три… Пойти, что ли? Ведь люди! Да они еще, чего доброго, обидятся на меня…

…Это мои воспоминания. Это сейчас, сидя за столом красного дерева, в уютном кресле с массажными причудами ценой в несколько тысяч долларов, я могу облечь картины из своей памяти в столь изящный багет. А тогда, там, все сказанное было сказано вовсе не так, не в той тональности, не теми словами. Но не междометиями же мне, в самом деле, изъясняться? Да и мат, когда его чересчур много, тоже смотрится неказисто и не вызывает тех восхитительных острых ощущений, которые испытываешь всякий раз, вдруг натыкаясь на то или иное словцо в произведении какого-нибудь именитого писаки. Итак, я согласился…

…Вагончик благоухал неописуемыми ароматами, которые лишь человек в состоянии производить на свет. А кто-то считает человека созданием Божиим! Да разве Бог сотворил бы столь вонючее существо?! Верно, что Бог сотворил обезьяну, а уж человек произошел от обезьяны и в чем-то превзошел ее, как в высоком, так и в низменном.

Я осмотрелся. Стол был покрыт совершенно новой клеенчатой скатертью. Рисунок: коричневая клетка и цветы. И еще, помимо цветов, попугаи. Чертово дерьмо! Попугаи! Здоровенные! Таких больших, наверное, точно можно научить выговаривать всякие смешные вещицы. Например, что-нибудь про начальника или про заказчика. При воспоминании о заказчике я нервно сглотнул и на миг ощутил, как душа провалилась в пятки. Впрочем, все быстро прошло. А на столе между тем появлялись разные, вне всякого сомнения, вкусные вещи. Большая, закопченная снаружи сковорода жареной картошки, крупными кусками порезанный свиной окорок (вот тебе и мусульмане), дюжая банка соленых огурцов, черный хлеб (видно, что очень свежий, душистый), маринованные помидоры, отварная белая фасоль, жареные куриные ноги имени президента Пендостана и, разумеется, водка. Вообще-то это запрещено. Категорически. На стройке сухой закон, и до сих пор я был уверен, что мои узбеки не пьют, но вот ошибся. «Не знаешь ты, Славик, ничегошеньки, – мысленно укорил я себя. – Вот, оказывается, чем они тут по вечерам занимаются».

Виду я не подал. Праздник есть праздник. Да и выпендриваться я права не имел, так как находился на их территории, в другом измерении, в чужом монастыре: можно назвать это как угодно, но когда восемь усталых, измотанных работой людей чинно расселись по лавкам и хотят единственного развлечения – выпить водки, я обязан закрыть глаза и смолчать. Что я и сделал.

Сел с ними. Мне налили в алюминиевую кружку. Я отодвинул подлую влагу от себя подальше и покачал головой:

– Мужики, мне еще домой ехать. Нельзя. Да и не люблю я. Молодой еще, чтоб к ней привыкнуть.

Уговаривать меня они не стали, и алюминиевая кружка так и стояла передо мной с видом потаскухи, которую отказались пользовать по соображениям, ей непонятным: моральные принципы, супружеская верность, прочие убеждения и, наконец, элементарная брезгливость. Водка и есть сродни потаскухе – грязной, продажной и самоуверенной. Она ведет себя как единственная баба на острове, полном уцелевших после кораблекрушения матросов. Крива бабенка и неказиста, но куда вы, на хрен, денетесь. Рано или поздно…

Узбеки пили, ели, хмелели, что-то с хохотом обсуждали. Я отведал их угощения и нашел его отменным. От горячей еды меня разморило, тело обмякло, и я сильно навалился на стол.

– Славик, нам когда будешь зарплату давать? – вдруг бросил в меня вопросом один из них, сидящий в углу, с покрасневшим от водки простым и широким, как лопата, лицом.

– Как всегда, – рассеянно ответил я, удивляясь, что в голове вообще нет никаких мыслей, будто они кончились. – Заказчик вот-вот рассчитается. Вроде на днях обещал.

Ветер снаружи совсем стих. Вместо ветра послышался тяжелый гул подъезжающих автомобилей. Похоже, что его услышал только я, так как все остальные были пьяны, шумны и невнимательны. Не считая нужным что-то объяснять, я вылез из-за стола и вышел из пропахшего тяжелым пролетарским духом вагончика. Снаружи меня встретил свежий морозный воздух, темный и безмолвный силуэт строящегося особняка и несколько здоровенных амбалов: хозяйская охрана. Сам он стоял чуть поодаль, свет фар облегал его силуэт, и я видел, как он смотрел на свой будущий дом, задрав голову и скрестив руки на том месте, что обычно защищают хоккейные вратари и футболисты, выстроившись в «стенку».

– Здрасьте, Константин Андреевич, – принялся я ломать шапку перед барином – обладателем недостроенного дворца площадью в полторы тысячи квадратных метров, – эт самое, добрый вечер!

– Чего делаете-то? – вместо приветствия спросил Константин Андреевич, как мне показалось, даже не соизволив повернуть головы в мою сторону.

– Траншею копаем, – продолжал угодничать я, – почти уже всю и выкопали.

– На хрена?

– Ну как же! Коммуникации, трубы надо подводить. Свет, вода, газ… Все в трубах, все, эт самое, через них, Константин Андреевич, – зачастил я, слыша в своем голосе звенящие на морозе нервные струны.

– «Подводить надо», твою мать! – выругался тот, кто прибыл на двух слоноподобных «Субурбанах», передразнивая меня. – Куда на хрен «подводить»?! К чему, бля?! Вы мне когда хоть что-то готовое покажете?! Когда дом достроите?! Я в вашу контору только бабло отслюнявливаю, а вы здесь херней маетесь, канаву какую-то роете! Я сюда месяц не приезжал и думал, что уже и крыша есть и все чин-чинарем, а вижу, что вы еще и второй этаж ни черта не перекрыли! Как там тебя?

– Славик, – напомнил я, дернув шеей оттого, что нервный ком на сей раз оказался очень большим и проглотить его было непросто.

– Где крыша-то, Славик? Я ж вам за нее заплатил вроде! Так какого этого самого вы ее до сих пор не сделали, ась?! – принялся издевательски допрашивать меня Константин Андреевич, а его амбалы стояли с видом участников похоронной команды, ожидающих, когда последний родственник кинет положенную по обычаю горсть земли, чтобы уж и закопать виновника торжества, как подобает.

– Константин Андреевич, нам ее делать не из чего. И плит у нас нету, чтобы этаж перекрыть. Вот, чтобы у людей работа была, я решил: пусть, пока материалы не подвезут, эт самое, пусть они копают. Все равно рано или поздно это нужно будет сделать, – как на духу признался я.

И чего он на меня взъелся? Я кто? Лось в пальто? Пожалуй, нет. У меня и пальто-то нету. Значит, просто лось. У него там, в Москве, дела с моей конторой, он туда платит деньги, а мне сюда просто привозят материалы, и я из них строю. Есть материалы – строю, нет материалов – не строю. Материалов не было уже неделю, и с чем это было связано, я понятия не имел, и уже открыл было рот, чтобы все это сказать уважаемому и охраняемому Константину Андреевичу, но тот меня опередил:

– А чего там за веселуха? – грозно спросил он, прислушиваясь к звукам, доносящимся из вагончика. – Вы там бухаете, что ли?

– Нет, то есть не совсем так, просто, вы понимаете… – зачастил я, не зная, что именно говорить, а разъяренный хозяин напирал на меня вместе со своими амбалами. Они прошли мимо меня так, как волна проходит через прибрежный риф. Кто-то толкнул плечом, кто-то несильно задел локтем. В темноте внезапно появился прямоугольник света – это Константин Андреевич наотмашь распахнул дверь вагончика: