Созерцатель скал - Евгений Кораблев

II. Сарма

В то время, пока в каюте шла оживленная беседа, капитан, пожилой человек с загорелым от морских ветров лицом, внимательно вглядывался в горизонт. На хмуром лице его была написана тревога.

Веселый смех, доносившийся из каюты, неприятно действовал на него: «В каюте они ничего не подозревают». А ему небо и волны говорили, что Байкал что-то готовит. То обстоятельство, что норд-ост, – или «баргузин», как его зовут здесь моряки, – попутный ветер, гнавший «Мысовую» к юго-западным берегам, к Лиственничному заливу, дул, против обыкновения, вот уже несколько дней, подтверждало его опасения. Он с тревогой прислушивался к свисту ветра в снастях и думал, что это не предвещает ничего хорошего ни его старому судну, ни грузу, ни пассажирам, случайно захваченным на восточном берегу. Но он не знал еще, откуда налетит шквал.

«Мысовая» – небольшой дощаник, грузоподъемностью около ста тонн, – качаясь, как пробка, по волнам, неслась вперед. Это было плоскодонное судно с палубой, двумя каютами, в одной из которых теперь находились пассажиры, и мачтой с огромным парусом. На таких судах на Байкале перевозят груз и, как случайное явление, пассажиров. Доски судна были по старинке скреплены деревянными гвоздями, и «Мысовая», проработавшая на Байкале около десяти лет, собственно уже дослужила свой срок. Команды на ней имелось всего пятнадцать человек, считая капитана.

Капитану вспомнилось теперь, как вчера профессор, глядя на надутый парус, шутил:

– Видите, попутный ветер! Значит, море не гневается на «Мысовую», хотя я и назвал собаку его именем.

Капитан сердито подумал:

«Вот он, попутный ветер».

На «Мысовой» в качестве пассажиров ехали командированный из Ленинграда молодой профессор Булыгин с двумя сопровождавшими его вузовцами, длинноусый старик с мальчиком лет двенадцати, двое бурят: один – юноша, очень живой, со значком КИМа, другой, поглядывавший на него не без враждебности, – уже пожилой, необъятной толщины с тяжелым разбойничьим взглядом, богато одетый. «Самый толстый человек в Восточной Сибири», – шутил про него капитан. Толстяк был необыкновенно важен и неподвижен, как статуя Будды. Эту компанию довершал мистер Таймхикс, путешествующий англичанин, один из тех, кого нельзя не встретить в странах, почему-либо интересующих Англию в данный момент. Высокий, сухой, в очках, с подозрительно строгой выправкой и, вероятно, в связи с этим, с повышенным интересом ко всему, что касается обороны СССР. Он недавно вернулся из поездки в Ургу, как он говорил, и теперь все время делал какие-то пометки в своей записной книжке. Разговор поддерживал старик, очень словоохотливый и, видимо, хорошо знавший Сибирь.

– Мы – рассейские, дальние... Услыхали, что за Байкалом бабы коромыслом соболей бьют, ну, и набежали. Да и прижились здесь. Двадцать восемь лет тут болтаюсь. А старинные жители на Байкале – черт, медведь да бурят. Хе-хе-хе-хе! Одна братва!

Старик покрутил длинные седые усы, поглядел на толстого бурята и стал рассказывать о своих приключениях в первое время сибирской жизни.

Трудно было разобрать, старик ли любил приврать, или же сибирская быль походила на фантазию.

– И пришлось мне тогда из мещан сделаться сибирским поселенцем, – рассказывал он, – да еще беспаспортным. Взял меня к себе в работники богатый чалдон. А паспорт я, грит, тебе справлю, не твоя забота. Купил у писаря в волости паспорт, и стал я поселенец Лапша, Смоленской губернии, а уезда какого, уж не помню. Паспорт старый, что называется «на ять». А до меня еще какой-то поселенец по нему жил. Только попали мы в беду. Приезжает однажды становой.

– Хозяин, я около твоей заимки проезжал, сто рублей обронил. Пошли-ка твоего работника, пусть поищет.

Ну, значит, дать сотенную надо. А хозяин на дыбы, – паспорт справный, за что сто целковых псу под хвост? Пришел эдак через час и докладывает:

– Нету ваших ста рублей. Верно, обознались, в другом месте где обронили.

– Как? Я? Обознался? – позеленел становой. – Позови-ка работника.

Позвали меня.

– Ну-ка, сахар, подойди поближе! – схватил меня, подлец, за усы. – Как тебя зовут?

– Лапша.

– Твой билет?

Подал я... Посмотрел он и, вижу, хохочет... Так хохочет... аж складки по морде пошли. А морда толстая, как у сома. Даже на стол лег, завизжал по-свинячьи.

– Сколько тебе лет, мерзавец?

– Вам виднее. В паспорте прописано.

– Так ты Ефим Лапша?

– Я.

– Ах ты, старый хрен! И ты до сих пор жив?

– Как видите. – А сам думаю: «С чего он меня старым хреном величает?» Мне в ту пору под сорок было, седого волоса не видать.

– И работаешь, ничего? «Отчего мне не работать?

– Ты, чай, глух, слеп.

– Нет, здоров. За зверем в лес хожу, – удивляюсь я.

Он опять в хохот, а меня дрожь взяла. И хозяин, вижу, не в себе.

– А знаешь ты, по паспорту сколько тебе годов? Сто пятьдесят...

Так я и сел. Хозяин попятился. А становой встал, взял его за бороду и душевно так подергивает.

– По рублику за год заплатишь. За науку.

– Помилуйте, ваше-ство, за что же?

– За Лапшу. Дорогое оно кушанье. Не держи работника ста пятидесяти лет...

Англичанин от смеха едва мог писать.

– Однако что-то сильно стало покачивать, – заметил профессор.

Действительно, судно сильно качнуло.

– Ну? – нетерпеливо обратилось несколько голосов к рассказчику.

– Уплатил, хотя и не сразу... По этому паспорту потом, когда рассмотрели, оказывается, человек пять поселенцев до меня жило. Помрет, паспорт сдадут в волость, а писаря его опять в оборот. Так и вышло, что Лапше стукнуло полтора века, а он все живет. Да, у нас в Сибири чего не бывало! В Охотске исправником был немец Кох. Так он сам говорил: «На небе бог, а в Охотске Кох». И правда...

Но старик не кончил...

В это мгновение каюта вдруг накренилась так сильно, что он схватился за стол. Все вскрикнули от ужаса, думая, что судно опрокидывается.

– Сарма! – раздался с палубы чей-то испуганный крик. – Сарма!..

Сарма свирепствует на Байкале обычно осенью и редко в эту пору, весной. Слово «сарма» на Байкале произносят с ужасом. Много трупов и безвестных могил рассеяла она по пустынным, бесприютным берегам моря.

Это было то, чего боялся капитан.

Название ветру дано по имени пади Сармы[4] на северо-западном берегу Байкала, откуда он дует. Ветер падает с гор с такой силой, что сбрасывает с берега в воду людей, овец, камни, песок. Чтобы не уносило собранное сено, жители складывают зароды в особую, специально для этого построенную избу без крыши, закрепляя сверху сено старым неводом. Лодки, лежащие на берегу, привязываются к деревьям.

Байкальская вода, благодаря некоторым особенностям воздушного давления над Байкалом и страшной глубине, поднимается легко и, разбушевавшись, долго не может успокоиться. Волны, громадной высоты и длины, летят одна за другой. Свидетельством их работы остаются выброшенные на берег валуны величиной с человеческую голову. Сарма налетела внезапно и с необыкновенной свирепостью.