Созерцатель скал - Евгений Кораблев

– Смотрите! Смотрите! – вне себя от удивления воскликнул профессор.

Вверху, на диком камне, выступавшем из зарослей, сидел Созерцатель скал. Рысь, как кошка, ласкалась, выгибалась и терлась около его ног. Он ласково с улыбкой гладил ее. Потом рысь забралась ему на колени и умильно, как все кошки, толкалась ему в подбородок головой и чесалась о грудь.

Тунгус спокойно смотрел на эту редкую сцену.

– Это приятели, – улыбнулся он в ответ на обращенные к нему удивленные взгляды. – Это его помощник по охоте. Еще нет второго друга.

Созерцатель скал, видя устремленные на него удивленные взгляды, посмотрел по сторонам, потом резко и продолжительно свистнул.

Через несколько минут путешественники увидели мчавшуюся издали птицу. С шумом огромный баклан опустился Созерцателю скал на плечо. Охотник ласково погладил его по голове и спине. Усевшись на плече моряка спокойно, точно на утесе, баклан начал чистить перья, не обращая никакого внимания на лежавшую у него на коленях рысь. И только когда та попробовала играть распущенным для чистки крылом и протянула лапу, баклан свирепо тюкнул ее в пятку. Рысь отдернула и затрясла лапу.

– Приятели! – повторил с улыбкой тунгус и пояснил, что оба животных воспитаны с младенческого возраста Созерцателем скал. Они так привыкли к жителям юрты, что обычно всегда находятся возле нее. Только теперь прибытие большого числа новых людей заставило их удалиться в лес. Если же путешественники проживут у них с неделю, то животные также привыкнут к ним. Мальчик, спустившийся вниз, сиял от восторга, глядя на дружбу рыси, баклана и человека.

VII. Чивыркуйский залив

Покуда Созерцатель скал чинил лодку, профессор решил объехать Чивыркуйский залив.

Захватив припасы, кое-какие приборы и ружья, они однажды утром отплыли от полуострова. Лодка не торопясь двигалась по заливу.

Дикие и безлюдные берега священного моря отличались необыкновенной живописностью.

Несколько часов они плыли вдоль каменной стены, отвесно на пятьдесят-сто метров подымавшейся из воды. На этой неприступной круче рос дремучий хвойный лес: кедры, ели, лиственницы – вековые гиганты в несколько обхватов, казавшиеся снизу игрушечно маленькими. Местами стены дали трещины. Обрушившиеся породы гранитов и сиенитов, нагроможденные в первобытном беспорядке, загораживали образованный обвалом естественный проход.

– Точно динамитом взорвало!

– Эх ты, заводская косточка! – улыбнулся Аполлошке профессор. – Вода, мороз да бури посильней динамита. Они устраивают не такие обвалы.

– А вон какие башни! – с любовью сказал мальчик, которому дикие скалы напоминали Урал.

Едва лодка приближалась к ним, как со стены с оглушительным шумом враз снимались тысячи чаек и бакланов. С пронзительными криками они вились у скал над лодкой, точно хотели помешать незваным гостям.

– А, шут. Тут целая колония!

Действительно, в гротообразиых выступах скал, в расщелинах они часто видели не замеченные с первого взгляда сотни птичьих квартир. Скалы были сплошь улеплены плоскими бакланьими гнездами, из которых торчали головы птенцов.

– Кшш! Кшш! Отворачивай скорей назад! – кричал испуганно Попрядухин, зажимая уши. – Заклюют, стервы! С ними оглохнешь! Кшш! Кшш!

Птицы с оглушительным шумом носились над баркасом. Ребята со смехом отъезжали к середине. Но потревоженные хозяева преследовали их злобными криками. Наконец, это надоедало, и профессор стрелял. Испуганные птицы тучей уносились к берегу.

– Вот что значит коллектив, – заключил Тошка.

Сколько они ни проехали в первый день, везде берега представляли дикую скалистую пустыню. Утесы заросли непроходимыми лесами, куда едва ли заглядывала нога человека со времени мироздания. В падях и низинах часто почва была болотиста.

Возле устьев неведомых речек попадались иногда то остов давно покинутой тунгусской юрты, то заколоченное зимовье, где в иные годы жили артели рыбопромышленников. Но эти маленькие закоптелые срубы с плоской крышей, поросшей травой, с заколоченными окнами, еще более подчеркивали необитаемость скалистой пустыни. По берегам рек и ручьев росли: осина, бальзамический тополь, ива, болотные пихты.

В местах открытых, где больше пригревало солнце, приветливо глядели березы; белоствольные, весело кудрявые, они резко выделялись среди темной хвои прибайкальских лесов, внося в мрачную, суровую нахмуренность Восточной Сибири ласковое, что-то женственно мягкое, «рассейское».

– Эх, березынька белоствольная, в Сибирь, голубушка, пришла! – вздыхал Попрядухин. – Русским мужичкам жилье очистила.

– Что? Что? – переспросил Тошка.

– Народ такой – чудь – испокон веков жил в Сибири. И березы раньше не водилось. А как стала она появляться, чудь решила, что это не к добру. И все ушли, а на их место приехали русские.

– Ты наскажешь чудес, – фыркнул Федька. – Береза – самое обыкновенное дерево.

– А что, не правда? – рассердился Попрядухин. – Известно, старые люди сказывали. Обыкновенное дерево, а вот раньше не было. Я тебе и дома чудские покажу, погоди. Воробей, на что обыкновенная птица, а в Сибири тоже раньше не слыхать было. И он с русскими мужичками прилетел, как стали в Сибири хлеб сеять. Известно, воробей – что кошка, собака да мышь: завсе при человеке. Тоже таракан. Сроду их здесь не важивалось. А теперь – откуда? Наши тамбовские, самарские, рязанские завезли. И ста лет нету, как на Амур таракана привезли. Китаезы в Маньчжурии как увидали в первый раз рыжего с усищами: «Что за зверь с мужиками приехал?!»

Попрядухин лукаво в усы улыбался.

– В России-то теперь у нас весна, соловьи... Один кончит, другой подхватит! Один кончит, другой подхватит... – вздыхал старик. – А тут птицы не услышишь. Леса страшучие, темные. Клен бы теперь сюда, каштан али яблоньку нашу. Нет, хороша Сибирь, а на наши тамбовские леса не променяю.

– Разве плохо, дедушка? – профессор глазами обвел вокруг.

Солнце близилось к закату. За изломом черных гор, освещенных сзади нежно-розовым светом, на горизонте, там, где в сказках солнце луковки сажает, блистал золотой уголь.

Воздух в Даурии необыкновенно прозрачен, и краски исключительно ярки. Над угасающим солнцем раскинулся фантастическим хвостом павлина веер из облаков.

Неописуемое великолепие, захватившее полнеба, горевшее золотом, багрянцем густо-малиновым, фиолетовым, зеленым, розовым! В стороне от него, недвижно застыв на лазоревом фоне, задремало продолговатое розовое облако, похожее на шарфик.

Внизу на много километров кругом лежало зеркало. Волшебное зеркало в оправе из диких скал. Стекло такого прелестного нежно-зеленого цвета, что глаза продашь. В нем отражение фантастического веера еще прекрасней. Смотри на него и не насмотришься!