Подростки бессмертны - Мария Романова

Девки заприметили мою тягу к парням… Слишком уж много времени я с ними проводила! (но, поверьте, ничего «такого» не было, мы просто общались, плавали на лодке, лазили по местным горам). И вот в один прекрасный день прекрасная половина нашей секции предложила мне прогуляться… Я и понять не успела, как мы оказались в заброшенном сарае, где меня поставили в круг… По довольным и плотоядным ухмылкам я поняла, что ничего хорошего меня не ждет… И тут неожиданный удар выбил звездочки из моих глаз.

3

— Девочки, вы чего?! Ну не надо, пожалуйста! — принялась уговаривать я, получая все новые удары. Ужасно боюсь физического насилия. Это стало настоящей фобией, с которой мне позже приходилось постоянно бороться в жестоком подростковом мире. Видимо, магнитофонный шнур — тот веский аргумент мамы в любом споре — оставил следы не только на теле…

Разумеется, уговоры не подействовали. Еще несколько ударов в голову (а лицо они не трогали) заставили упасть. Потом в ход пошли натренированные ноги… Конечно, следов на лице быть не должно. Иначе тренер (по-нашему, по-тхэквондистскому — сабумним) спалит. Тогда неприятностей им не избежать. Кстати, зачинщица расправы надо мной — любимая дочурка тренера. Младшенькая. Он в ней души не чаял. Нельзя же ей разочаровать папочку.

Насладившись моей беспомощностью и вдоволь попинав скорчившееся на полу сарая тельце (а девочкой я всегда была хрупкой, полтора метра росту), они начали воспитательную беседу.

— Ты че, сучка, о себе возомнила? — при этих словах «любимая дочурка», Катя ее звали (почему звали… позже она умерла от диабета), смачно харкнула на меня.

— Да че я вам сделала-то?! — сквозь сопли промычала я. И правда, я недоумевала, за что меня так.

— Ах ты не знаешь, тварь, — съязвила Катя. Она была непререкаемым авторитетом в этой своре, — а кто с нашими пацанами вечно ходит, шлюха ебаная! — при этом она придавила мою голову ногой, не давая подняться.

Объяснять, что я никакая не шлюха, тем более не ебаная (я даже не целовалась еще ни с кем, в отличие от остальных), не было возможности из-за грязного кроссовка на моем лице.

— Значит так, сучка, — продолжила свои наставления Катя, — чтоб близко к ним больше не подходила. Поняла, мразь?

Я только и смогла промычать «угу».

Девочки, довольные актом правосудия, как ни в чем не бывало направились обратно в лагерь, весело обсуждая при этом мое избиение, смакуя подробности и посмеиваясь. Мне приказали полежать в сарае еще полчаса и привести себя в порядок.

Я ощупала больнючие шишки на голове, отряхнула как могла одежду. Тело ныло, хромая, я побрела к озеру, чтобы умыться. Сигареты переломались от ударов. Подлечив одну дрожащими руками, глубоко затянулась и наконец-то заплакала. Зря говорят, что слезы — лишь вода, и горю ими не поможешь. Еще как поможешь! Это не вода, это — лекарство. Они приносят облегчение.

С тренером, Иванов Витальевичем, отношения у нас были доверительные. Он отличный мужик, всегда был готов выслушать, помочь, посоветовать. И ведь мудрый до чего наставник, неравнодушный. Он увлекался восточной философией и охотно делился своими знаниями с нами, детишками. Никого не осуждал. Даже узнав, что я покуриваю, не стал ругаться. Рассказал, конечно, о всех «прелестях» и последствиях этого пристрастия, но выбор оставил за мной. С ним мы как-то сроднились даже — мне всегда было проще общаться со взрослыми (не со всеми, конечно), с ними интереснее. Они умнее. У них можно было учиться жизни.

Разумеется, стучать я не собиралась. Это было табу. Хуже любого бесчестия. Поэтому, когда он заподозрил неладное, увидев мою неровную походку и печальные глаза, я отмазалась якобы плохим самочувствием. Мол приболела, тошнит меня. Наверное, съела что-то. Он освободил меня на несколько дней от тренировок, напоил активированным углем.

Девки довольно на меня поглядывали, при Иване Витальевиче делали вид, что хорошо ко мне относятся, разговаривают. А так… То плечом старались задеть, то подколоть, то чашку с едой опрокинуть. Это была травля. Странно, но пацаны тоже как-то резко от меня отстранились. Видимо, сучки успели им что-то наплести. А может, просто из солидарности, из стадного чувства, так сказать.

Положение мое было безвыходно. Общаться не с кем, кроме тренера. Я так мечтала поехать в этот лагерь, долго уговаривала родителей, чтоб отпустили. Как я была счастлива, когда они согласились! А теперь хотелось одного — поскорее домой и все забыть.

Мое отшельничество и сыграло ключевую роль в дальнейшей судьбе. Общаться было не с кем, поэтому покурить я бегала одна. И вот в один из таких перекуров ко мне подошла компания из четырех ребят и одной девочки.

— Че одна стоишь? — спросила Лена. Так ее звали. Ну типичная «пацанка»: короткая стрижка, спортивный костюм, нагловатая улыбка.

Я немного напряглась. Мало ли что им нужно? Лена тем временем смачно плюнула сквозь щель в зубах.

— Да не с кем курить, — небрежно бросила я, — у нас же все паиньки.

Эти ребята были нашими соседями по лагерю — из другой секции. Только в отличии от нас, они — настоящее стихийное бедствие. Никакие руководители с ними не справлялись. Бухали втихаря, сбегали из лагеря, даже успели подраться с деревенскими, пока искали, где бы раздобыть самогона.

Ну и как-то мы разговорились. Про тренировки, про школу, кто где живет и учится… Они все жили в моем городе, только в другом районе. Уж не знаю, почему меня приняли, как свою. Может, сигареты действительно стали эдаким волшебным ключиком в их компанию?

Оставшиеся дни в лагере стали для меня настоящим праздником духа. Я ликовала! Еще бы — попасть в крутую компанию, бухать с ними, бегать на озеро по ночам и жечь костры… Ну чего еще нужно подростковой душе? Они хоть и были распиздяями, но без той гнили, что жила в сердцах моих бывших «друзей по цеху».

— Давай-давай, до дна! — подбадривала меня Лена, пока я, морщась, опрокидывала в себя кружку самогона.

— Молорик, давай-давай! — ребята посмеивались над моими рвотными позывами, но не обидно. Задыхаясь, я лихорадочно тянулась к полторашке с газировкой.

— Вот молодец, пей давай, — мне помогли придерживать поторашку с запивоном.

Парни любили лапать девчонок в темноте. Пару раз и меня потискали… В таких случаях полагалось делать вид, что ты против этого и всячески возмущаться, или даже дать затрещину наглецу. Но втайне-то все девчонки лишь об этом и мечтали.

«Свои» наконец-то оставили меня в покое. Видимо, опасаясь моих новых друзей. Хотя им ничего я так и не рассказала.

Но самое веселье началось по приезду в город. Из секции я, разумеется ушла — ну не было сил смотреть на все эти рожи. Тренеру соврала, что это временно. Будто учебу надо подтянуть.

А вот покидать столь многообещающую компанию, где мне светит столько открытий и приключений (особенно любовного плана), я не собиралась… Был один парень на примете — Паша. Погоняло Слон. Многие по нему сохли. Я еще не понимала тогда в лагере, почему он без пары. А слишком уж открыто наводить справки о нем, выдавая тем самым свою заинтересованность, мне не хотелось. Это в городе я уже узнала причину…

4

Это было началом «гоповского» периода моей бурной юности. Как выяснилось позже — самого спокойного и приличного по сравнению с последующими.

Мне оставалось придумать, как отпрашиваться у родителей на прогулки со своими новыми друзьями.

Они зависали во дворах спального района. Благо, то место было не так далеко от моей художественной школы.

Надо сказать, что коллектив художки был самым лучшим за всю мою биографию. Спасибо учительнице, Тамаре Львовне. Ее главная заслуга — она минимально вмешивалась в учебный процесс, позволяя нам развиваться самим, помогая друг другу. Объяснив тему и усадив нас за мольберты перед натюрмортом, она спокойно продолжала заниматься своими делами. Конечно, подсказывала, когда нужно. И только при необходимости, все по делу. Без надобности не лезла. Она чаще говорила с нами на житейские или философские темы, чем вмешивалась в работу. А так мы сами разбирали свои ошибки, советовались между собой, спорили о контрастах и нюансах, критиковали друг друга. Иногда даже до драк доходило! Так ревностно мы относились к искусству. Тамара Львовна никогда не требовала идеальной тишины и неподвижного сидения за мольбертом. Параллельно с рисованием мы успевали резвиться, бегать по коридорам, строить штабы под лестницей, фехтовать швабрами, донимать вахтершу. Но совместных гулянок у нас почему-то особо не было. Все детки были очень занятые.

Интересное наблюдение: методика преподавания Тамары Львовны приносила наибольшие плоды по сравнению с другими классами художки. У остальных все было стандартно: строгость, тишина и порядок. Бедные дети часами сидели за мольбертами почти неподвижно (впрочем, как в обычной школе). Несмотря на наше разгильдяйство, по уровню работ мы явно лидировали. Без ложной скромности сообщу: я входила в двойку самых перспективных учеников. Второй тоже был из нашего класса. С ним-то мы и были главными зачинщиками всех беспорядков.