Третий лишний (СИ) - Черемис Игорь

Рассказывать ей обо всём этом я, конечно же, не стал.

— Откуда тебе всё это знать, Серов?

— Потому что я умный, — безразлично ответил я. — Я тебе совет дал, а ты можешь поступать, как тебе вздумается. Сохнуть и дальше от своей любви, в которой нет никаких перспектив…

— Ты о чём? — взвилась она.

— Да всё о том же… так вот… Сохнуть — или всё-таки жить полной жизнью, в которой будет буквально всё, от простой любви до любимого дела. Ну а выбирать тебе. Тут я не помощник.

Я отпустил её локоть, вернул учебник — почему-то по химии, которой у нас сегодня не было — и пошел в столовую, где меня ждала еда.

***

Новая жизнь меня слегка раздражала. Да, я был молод, здоров и почти красив; у меня была девушка, отношения с которой активно двигались к свадьбе. Я был богат, особенно по сравнению с моими сокурсниками и, пожалуй, мог бы дать фору даже Дёмычу. Но я твёрдо помнил максиму про то, что если всё идет хорошо — значит, ты чего-то не замечаешь, и сейчас, когда мне выпал второй шанс, я сполна осознал, что означает «чего-то не замечать» — и не могу сказать, что мне это нравилось. Больше всего меня раздражало то, что я имел преимущество перед местными аборигенами в виде хотя бы приблизительного знания будущего, но это знание оказалось столь же тяжелым, как и пресловутая шапка Мономаха из царской присказки.

Я, конечно, разделил этот груз, но человек, которого я выбрал на роль своего коллеги по несчастью, с того памятного разговора не давал о себе знать. Сегодня была пятница, и с того момента, когда я открыл своё инкогнито, прошло четыре дня. В понедельник я ещё не осознал, что натворил — у меня и так был отходяк от предыдущих событий, и признание, которое я сделал Валентину, меркло на его фоне. Но уже во вторник я впервые проснулся от кошмара; он, конечно, был вызван вполне естественными причинами в виде тяжеловатого одеяла, некстати заползшего на моё лицо. Но пробуждение было неприятным, и потом я целый день чувствовал себя разбитым.

Это повлияло и на доклад, который я изготовил для нашего комсомольского вожака. Я и в молодые годы не отличался повышенной писучестью, а за прожитую первую жизнь окончательно растерял даже те навыки, что имел. И хотя у меня имелся опыт какого-то общения на различных форумах и в чатах, на большую простыню текста его было невозможно натянуть. В итоге вводную часть я нагло позаимствовал из купленной по дороге «Правды» — на поход в книжный и поиск трудов Стуруа меня уже не хватило. Потом я бегло прошелся по актуальному состоянию Детройта и роли империалистической военщины во всем этом, добавил немного безадресной воды по поводу «детей цветов», уделив чуть больше внимания рок-музыке, о которой хоть что-то помнил и про которую имел собственное мнение.

Именно эту хрень и завернули бдительные товарищи из райкома комсомола, чему я был даже рад. Это оставляло мне время на переживания. И не только по Валентину или прошедшей совсем недавно перестрелке..

***

Например, я очень беспокоился о своей внешности. Нет, с ней всё было в порядке, но, например, лезвия «Нева» почти перестали справляться с моей щетиной, а утреннее бритье как-то незаметно превратилось в ежедневную и очень болезненную пытку. Я не помнил, как у меня обстояли дела в предыдущие восемнадцать лет, но, кажется, тогда я брился гораздо реже.

Вообще-то я начал бриться классе в десятом, причём, кажется, ближе к концу — меня вынудил к этому мой странный организм. Брить мне было особенно нечего, но борода у меня пробивалась какими-то кустами, которые в естественном состоянии выглядели забавно — что для подростка в пубертатном возрасте смерти подобно. Я помнил, что отец на моё меканье на тему бритвы посмеялся, но как-то не слишком обидно, после чего позволил пользоваться его станком и объяснил основы правил безопасности. То есть сказал, чтобы я не пытался перерезать себе вены.

Первый блин у меня вышел комом, а поскольку я, ориентируясь опять же на отца, пытался побриться утром, перед школой. На занятия в тот день я отправился с заклеенной рожей, а после оправданий перед учительницей литературы получил кратковременную кликуху «Пластырь». К моему счастью, она не прижилась, одноклассники переключились на другие развлечения, а я так и остался Серым.

Когда я поступил в институт, то взял отцову бритву с собой, и она верно служила мне с десяток лет. Потом я поменял древний станок на что-то новое и не такое удобное, пытался использовать электрические бритвы, но совсем потом перешел на одноразовые «Жилетты».

Скорее всего, такой щетины в конце первого курса у меня тупо не было, раз я обходился тем старым станком и тупыми лезвиями “Нева”. И её появление могло означать всё, что угодно. У меня было предположение, что молодое тело пытается подстроиться под старое сознание, и эта мысль мне активно не нравилась. Я смутно помнил какой-то фильм с ускоренно стареющими людьми — и не хотел быть одним из них. Но других изменений я не замечал, хотя внимательно разглядывал своё лицо во всех зеркалах, которые мне попадались.

И был самый простой вариант — щетина была следствием моих отношений с Аллой. Сексом мы, конечно, пока не занимались, но гормоны, судя по всему, мой организм выделял ударными и опережающими темпами. Наверное, можно было сдать соответствующие анализы и всё выяснить однозначно, но я пока что приходил в ужас при одной мысли о столкновении с местными больницами, а потому тянул время в надежде, что всё как-нибудь рассосется само, и мне не придется сдаваться в какой-нибудь исследовательский институт. Мне хватало того, что я сдался представителям очень серьезных — если не самых серьезных — ведомств Советского Союза. Но тут у меня были некие успокаивающие мотивы.

***

Мы с Валентином заключили достаточно серьезный пакт, согласно которому я пока наслаждаюсь свободой, а он пытается заработать генеральские погоны. В последнее я не особо верил, хотя в Советском Союзе подобное практиковалось — вспомнить того же Гагарина, который улетел с Байконура старлеем, а приземлился в Саратовской области целым майором. Конечно, разоблачение пары-тройки предателей на первый полет человека в космос не тянет, но это как подать подобный подвиг начальству.

Главным по госбезопасности в этом году был Чебриков, которого я почему-то помнил в связке с Шеварнадзе, причем эти воспоминания остались у меня из перестроечных времен, когда они оба входили в Политбюро. Выходило так, что этот Чебриков каким-то образом доказал Горбачеву свою полезность, и его не поменяли на более лояльную к новому Генсеку фигуру. Но сейчас он находился в должность всего лишь около полутора лет, и поставивший его Андропов благополучно помер. Черненко резких кадровых движений не любил, но эта нелюбовь не была догматом из программы партии — в любой момент Генсек мог и взбрыкнуть, особенно если ему что-нибудь нашепчут на ушко доверенные люди. Так это будет работать в моём будущем, так это работало в древние времена — так это работало и сейчас. Поэтому товарищу Чебрикову удача Валентина тоже будет на руку и позволит на каждом углу многозначительно шептать, что его предшественники даже шпионов толком не ловили, а уж он-то вон как за них взялся. На генерала такое подспорье начальнику, конечно, тянет слабо, но председатель КГБ в состоянии организовать полезному подчиненному долгожданную полковничью должность— или же просто выгнать кого-то с насиженного места.

Впрочем, это были дела небожителей, меня особо не касавшиеся. Но они наверняка требовали немалого времени, и я был уверен, что Валентину какое-то время будет не до меня и моих знаний из будущего. Нельзя же, в самом деле, просто прийти и, ткнув пальцем, объявить кого-то английским шпионом, времена немного не те, последний раз это сработало с Берией, а после холодного лета 1953-го в ходу были всякие волюнтаризмы или вообще тихое задвигание на второстепенные должности. Так что Валентину предстояло — по моим представлениям об этом — организовать тайный сигнал от совершенно секретных осведомителей и комплексную проверку подозреваемых по всем возможным каналам и направлениям. Я с трудом представлял, сколько это может занять времени. Герои фильма «ТАСС уполномочен заявить» одного шпиона разоблачали достаточно долго и с неясным результатом.