Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария

Она усмехается уже даже не обиженно, а устало.

И я думаю о том, что верное слово в голове моей возникло сейчас.

Здесь все, в этой квартире, усталое. Старая кухня, продавленный диван, допотопный холодильник, коврики в прихожей и хрусталь в стенке. И Ланка тоже. Хроническая усталость, от которой даже шевелиться не хочется.

И только Вальчик, несмотря на все невзгоды, кажется лучиком света в этом сером мороке усталости.

— Ну, а потом он должен был начать ходить… И не начинал никак… А еще медсестра на участке сменилась и забила тревогу…

Ланка долго, со всхлипом, вдыхает и выдыхает…

Затем поворачивается, и глаза ее вообще сухие. Красноватые, воспаленные, но слез нет совершенно.

— Короче говоря, такие диагнозы редкость. Запущенный вариант. И теперь только замена суставов. А это порядка двух миллионов. В Израиле. И делают эти операции детям до пяти лет примерно, а потом уже поздно… Так что у меня есть еще год, чтоб найти нужную сумму.

— Но подожди… — я пытаюсь собрать мысли в кучу, что-то сообразить, — но есть же госпрограммы… Фонды всякие, наконец…

— Под госпрограмму мы не подходим, — Ланка морщится, — там… Долго объяснять, короче говоря, не подходим. А в фондах… Меня там в лицо уже знают… Поставили в очередь… Пока все. Время идет, Вальчик растет… Я работаю сейчас на двух работах, но неофициально. Сама понимаешь, мне постоянно надо с ним быть, отпрашиваюсь, подменяюсь… А официально-то меня на больничный отпускать должны… Кому это надо?

— Я… Лан, если бы я знала… Я бы помогла… Но у меня ничего не осталось… Дом пришлось продать, чтоб маме лекарства оплачивать… А больше у меня ничего и нет…

Мои слова звучат жалко, я понимаю это, но Ланка неожиданно опускается передо мной на колени, обнимает порывисто:

— Марусь… Спасибо тебе! Я не буду говорить, что отказалась бы… Не отказалась бы. Спасибо за то, что предложила. Это уже так много!

Мы с ней сидим пару минут в таком положении, словно в детстве, обнявшись и запрятавшись от всего мира под одно одеяло…

И одновременно вздрагиваем, когда открывается входная дверь, и на пороге появляется высокий мужчина.

Наверно, это и есть тот самый Сергей, который…

Глава 3

Который муж.

Мы с Ланкой замираем под его внимательным взглядом, словно застигнутые светом фар на ночном сафари косули. Я ощущаю, как руки сестры напрягаются, деревенеют словно, а затем она чуть отталкивает меня и встает с коленей.

Все это время Сергей стоит молча и смотрит на нас.

— Сергей, это моя сестра, Маша, — спокойно говорит Ланка, — поживет у нас.

Взгляд Сергея обращается ко мне, и я чуть напряженно улыбаюсь:

— Здравствуйте, приятно позна…

В этот момент Сергей просто разворачивается и уходит в комнату.

Я так и замираю на полуслове, а Ланка, вздохнув, говорит:

— Не обращай внимания. Он с работы. Устал.

— Может, я все же…

Идти мне откровенно некуда, но после такого приема лучше, наверно, на вокзале заночевать. Да и у Ланки сто процентов проблемы будут теперь.

Вот я тетеря, все же, права была мама, не от мира сего словно!

О чем я думала, когда ехала сюда, без звонка, без возможности убедиться, что это уместно?

Наугад?

Просто в голове все время были приятные воспоминания о наших с Ланкой теплых, сестринких отношениях, и я как-то рассчитывала… Дура, чего уж там…

— Сиди, — спокойно отвечает Ланка, — чай пей. Я сейчас.

Она уходит в комнату, куда до этого зашел Сергей, плотно закрывает двери.

А я остаюсь сидеть, трусливо схватившись за кружку чая и чувствуя себя ужасно плохо. Неуместной, ненужной, незванной. Короче говоря, именно такой, какая я и есть.

Помимо воли, чутко прислушиваюсь к голосам за стеной, одновременно желая разобрать хоть что-то и боясь этого.

Но стены в хрущевке не оставляют возможности быть не в курсе происходящего.

— Какого черта? — мужской голос, грубый, тяжелый такой.

— Это моя сестра, — отвечает Ланка, спокойно, но с легким напряжением, от которого мне больно. Она и без того в постоянном стрессе, вот уже столько лет, а тут еще и из-за меня…

— Ты не говорила, что у тебя еще и сестры есть, — раздраженно говорит Сергей, — и какого черта она без предупреждения? Надолго вообще?

— Двоюродная, все детство вместе провели. Нет, ненадолго. На пару дней.

— И куда ее спать класть? Между нами?

— Сергей!

— Что “Сергей”? Меня уже достало это все! И ты, и этот выродок, и теперь еще и сестра какая-то нарисовалась!

— Это твой сын! Не смей! — а вот теперь голос Ланки становится низким, шипящим, злобным таким.

Да я и теперь задыхаюсь от злобы и обиды за Вальчика, потому что обозвать ребенка, больного ребенка, выродком… Это уже за гранью. Как-то сразу за гранью.

— Да пошла ты! — возмущенно отвечает Сергей, — еще неизвестно, чей он! У меня в семье такого не было никогда! Все здоровые рождались! Надо еще и тест днк сделать, а то я, может, чужого кормлю!

— Делай! И разводись уже со мной!

— Да прям побежал! Чтоб ты у меня половину имущества оттяпала? Да пошла ты!

— Было бы что брать! Одна квартира, и за ту я плачу!

— На мои деньги покупали!

— И на мои тоже!

— Да твоего там ерунда была!

— Да что ты?..

Мне хочется закрыть уши руками, чтоб не слышать эту мерзкую ссору, хочется выбежать отсюда, из этой серой, усталой квартиры, которую делят и никак не могут поделить.

Почему-то кажется, что даже воздух здесь давит, спирает грудь.

Зачем, вот зачем я приехала???

— Мама… — тихий голос из другой комнаты едва звучит, и , конечно, ругающиеся родители его не слышат.

А я слышу и поспешно встаю, пока ребенок не испугался все усиливающихся звуков ссоры.

В крохотной детской едва помещаются диван, письменный стол и шкаф.

На окне висят темные легкие занавески, там же, на подоконнике, стоят игрушки, машинки и большой корноухий заяц.

С другой стороны дивана спрятались костыли, а за дверью — складная инвалидная коляска. Все маленькое, тоже словно игрушечное.

На диване сидит и тревожно смотрит на меня Вальчик.

Глаза его, огромные, красивые, такие же, как у его мамы в детстве, тревожно расширены.

И я торопливо падаю перед ним на колени, обнимаю, ощущая, как он сразу же тянется ко мне, доверчивый и теплый со сна.

— Тетя Маруся… — шепчет он, — а где мама?

— Мама чуть-чуть занята, Вальчик, — я глажу его по худенькой спинке, поражаясь, что все позвонки прощупать можно, — она позже подойдет… Ложись… Или ты попить хочешь? В туалет, может?

У меня нет опыта в общении с такими маленькими детьми, в группе рисования, которую я вела в нашем Доме молодежи, детки все же были постарше.

— Нет… Мне просто приснилось что-то… — он говорит тихо, очень чисто выговаривая звуки, задумчиво так.

И я опять глажу его, шепчу, что это всего лишь сон, что он уже кончился, и можно ложиться спать, чтоб увидеть новый, хороший и сладкий.

Шепчу специально чуть громче, чем надо, чтоб Вальчик не услышал ссорящихся за стенкой родителей.

Но Сергей повышает голос, ругаясь уже матерно и жестко, и Вальчик в моих руках напрягается:

— Папа пришел?

— Да… — вынуждена признать я, — но ты не слушай, просто ложись…

— Опять с мамой ругается… — шепчет Вальчик, под моим напором все же укладываясь на кровать.

— Не слушай…

Я тихонько укладываюсь рядом с ним на диван, поджимаю ноги и обнимаю тоненькое тельце, с готовностью прижавшееся ко мне.

Одной рукой обхватываю его поперек талии, а вторую просовываю под голову, удобно укладывая мальчика на сгиб локтя.

И шепчу, стараясь перекрыть крики:

— Песенку хочешь, спою? Мне мама пела…

— А твоя мама — моя бабушка?

— Да, бабушка… Двоюродная…

— А я свою бабушку не видел… Мама говорит, мы разминулись на этой земле…

— Так бывает, да… Мы с моей бабушкой тоже разминулись… Я ее никогда не видела. А песенка эта — от нее осталась…