Невинные рассказы - Михаил Салтыков-Щедрин

В будку, которая с самой постройки своей никогда не видала будочника иоставлена была без стекол, поставили первого и вставили последние.

Пожарных лошадей выкормили, как индеек Ивана Ивановича.

Словом, всякий готовился к принятию ревизора по-своему. Только частныйпристав Рогуля оказал при этом твердость духа, достойную лучшей участи. Когда ему сказали, что будет, дескать, ревизор и не мешало бы по этомуслучаю поболее бодрствовать и поменьше спать, то он только поковырял вносу, испил квасу, до которого был большой охотник, и молвил:

– Знаем мы этих ревизоров! не первый год на свете живем!

Но самая хлопотливая и трудная часть деятельности выпала на долюгенеральши Голубовицкой. Она кстати вспомнила, что бедные городаКрутогорска что-то давно не получали никакого пособия и что такоеблагодетельное дело всего приличнее могло быть устроено в глазах ревизора. Поэтому на совете, составленном из лиц приближенных и известных своеюпреданностью, было решено: немедленно устроить благородный спектакль, аесли окажется возможным, то и живые картины.

– Помилуйте, Дарья Михайловна! какие же могут быть у нас живыекартины! вы посмотрите на наших дам! – возражает старинный наш знакомый, Леонид Сергеевич Разбитной.

Но Дарья Михайловна, которая имеет весьма развитой стан и вообщеудачно сложена, настаивает на необходимости живых картин. Выборостанавливается на четырех картинах: «Рахиль, утоляющая жажду Иакова»,"Любимая одалиска", "Молодой грек с ружьем", "Дон-Жуан и Гаиде".

– Я могу взять на себя диетуру Иакова! – говорит молодой товарищпредседателя уголовной палаты, Семионович, и поспешно прибавляет: – А еслиугодно, то и Дон-Жуана…

Дарья Михайловна в недоумении. Семионович, без сомнения, оченьдостойный молодой человек и отлично знает уголовные законы, но, во-первых, он имеет привычку постоянно издавать носом какой-то неприятный свист, аво-вторых, и фигура у него какая-то странная, угловатая… очень будетнехорошо! Дарье Михайловне хотелось бы отдать эти две фигуры учителюгимназии Линкину, который имеет и все нужные для того качества и к которомуона чувствует род тихой дружбы.

– Вы, мсьё Семионович, будете слишком утомлены спектаклем, – говоритона.

– Это ничего, – отвечает Семионович, – я работаю скоро и легко…

– Ну, Гаиде, Одалиска и Рахиль – об этих фигурах нечего и говорить! – вступается кругленький помещик Загржембович, – эти фигуры по правупринадлежат Дарье Михайловне; но кому отдать Ламбро?

– Архивариусу губернского правления! – предлагает Разбитной.

– Вы всегда с вашими шутками, мсьё Разбитной! – говорит ДарьяМихайловна, – messieurs, кто желает взять на себя Ламбро?

– Я бы охотно ее взял, – вступается Семионович, – но у меня Дон-Жуан!

– Так вы Дон-Жуана уступите… хоть мсьё Линкину!

– Признаюсь вам, что для меня положение Дон-Жуана больше симпатично…тут есть страсть, есть жизнь…

– Зато Ламбро может одеться в красный плащ, – замечает весьмаосновательно Разбитной, – и тут может быть великолепный effet de lumiere!

– Итак, Дон-Жуан – мсьё Линкин, Ламбро – мсьё Семионович, – говоритЗагржембович, – но здесь возникает вопрос, на счет каких сумм сделатькостюм для Дон-Жуана, потому что мсьё Линкин не имеет даже достаточнобелья, чтобы ежедневно пользоваться чистой рубашкой?

– Можно как-нибудь из благотворительных сумм, – отвечает ДарьяМихайловна.

– Да кстати бы уж и рубашку ему чистую сшить, – прибавляет Разбитной, которому досадно, что Дон-Жуан будет не он, а Линкин.

– Вы опять с вашими шутками, – сухо замечает Дарья Михайловна.

– Ну-с, хорошо-с; эта статья устроена; теперь кто же будет "Молодойгрек с ружьем"?

Молодого грека должна взять на себя особа женского пола – этонесомненно; ружье можно достать из гарнизонного батальона – с этой сторонытоже нет препятствия. Но кто же из крутогорских дам согласится изобразитьфигуру, которая в некотором смысле делает ущерб общественнойнравственности? Первое благо, которым должен обладать Молодой грек, заключается в большом и остром носе – кто из дам таковым обладает? Судили-судили, и наконец глас народный указал на коллежскую асессоршуКатерину Осиповну Немиолковскую, которая, имея точь-в-точь требуемый нос, охотно согласится облачиться и в противоестественный мужской костюм. Постановлено: отправить завтрашний день к Катерине Осиповне депутацию иусерднейше просить ее пожертвовать собой на пользу общую.

– Стало быть, живые картины улажены… Что же касается до спектакля, messieurs, – говорит Дарья Михайловна, – то он будет составлен из следующихпьес:

В ЛЮДЯХ АНГЕЛ, НЕ ЖЕНА, ДОМА С МУЖЕМ САТАНА

Комедия в 3-х действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Г. Славский Мечислав Владиславович Семионович

Г-жа Славская Аглаида Алексеевна Размановская

Г-жа Трефкина Анфиса Петровна Луковицына

Г-жа Небосклонова Анна Семеновна Симиас

Размазня Федор Федорович Шомполов (самородный комик, процветающий впалате государственных имуществ в должности помощника чего-то или кого-то)

Прындик Леонид Сергеевич Разбитной

Лакей 1-ый Экзекутор губернского правления

Лакей 2-ой Стуколкин

ЧИНОВНИК

Комедия в 1-м действии

Княгиня Дарья Михайловна Голубицкая

Полковник Леонид Сергеевич Разбитной

Мисхорин Семен Семенович Линкин

Надимов Мечислав Владиславович Семионович

Дробинкин Федор Федорович Шомполов.

– Кажется, messieurs, таким образом будет хорошо? – прибавляет ДарьяМихайловна, прочитав список ролей.

Все находят, что отлично.

– Теперь, господа, – вступается Семионович, – необходимо выбрать намрежиссера… Я предлагаю возложить эту обязанность на Алоизия ЦелестиновичаЗагржембовича.

– Аксиос! – возглашают преданные.

Алоизий Целестиныч кланяется и благодарит за доверие. Он дает слово, что употребит все усилия, чтоб оправдать столь лестное поручение.

– Алоизий Целестиныч! – говорит Разбитной, – вы не забудьте, что для Шомполова необходимо, чтоб на репетициях был ерофеич и колбаса.

Все берутся за шляпы и намереваются разойтись.

– Господа! господа! – возглашает Загржембович, – как режиссер, ядолжен вас остановить, потому что не решен еще один важный пункт: кто будетсуфлером?

– Мамаса! – говорит младший сынок Дарьи Михайловны, – я хочу бытьсуфьёем.

– Нет, душечка, ты будешь казачком.

– Я уз бый казачком, я хочу быть суфьёем.

– Ну, полно, душечка, ты будешь шоколад подавать!

– Я, господа, предлагаю выбрать суфлера из учеников гимназии: им частоприходится суфлировать друг друга!

– Великолепная мысль! вы золотой человек, Алоизий Целестиныч.

– L'incident est vide! – восклицает Разбитной.

Все уходят, и Семионович, заранее предвкушая доставшуюся ему роль иискрививши судорожно рот, декламирует на лестнице: "И к горю моего звания, я должен сказать, что я и обижаться не вправе, пока у нас будутвзяточники". В швейцарской он уже полон негодования: "Надо крикнуть на всюРоссию, – провозглашает он, – что пришла пора, и она действительно пришла, – искоренить зло с корнями", – и вместе с тем делает рукою жест, как будтодействительно копается ею в земле.

По всему видно, что Семионовичу пришлась очень кстати роль Надимова. Он человек молодой и горячий и потому надеется поместить в этой роли, как вломбарде, весь внутренний жар, беспредметно накипевший в его груди.

Что касается до Разбитного, то он хотя тоже не совсем равнодушен кожидающим его впереди сценическим тревогам, но выражает свои чувстванесколько иначе, а именно: на каждой площадке лестницы производит по одномув высшей степени козлообразному антраша, – и отправляется откушать рюмкуводки к доброй знакомой своей Вере Готлибовне Пройминой.

III

Наступил наконец и день первой репетиции. В провинции благородныеспектакли всегда составляют эпоху и на долгое время оставляют за собойотрадные воспоминания. Особливо любят их дамы, для которых эпоха спектаклякак-то фаталистически совпадает с порою возрождения и любви. Статистическиеисследования с последнею очевидностью доказывают, что потребность вблагородных спектаклях обнаруживается преимущественно после десятогодекабря, то есть в то время, когда солнце, как известно, поворачивается налето. Хотя на дворе и гвоздят еще крещенские морозы, но в теплых гостиныхуже чувствуются запахи весны; появляются цветочки на окнах, и вместе с темначинают расцветать и сердца. И вот мало-помалу в четырех закопченныхстенах провинциального театра полагается первоначальная закваска тойинтимной, крохотной драмы, которая потом исчерпывает собою весьпровинциальный карнавал. Сценическое искусство служит здесь толькопредлогом, или, лучше сказать, кулисами, за которыми развиваются домашниеинтриги, устраиваются свидания, разыгрываются сцены ревности и т. д. С однойстороны, мечутся в глаза лица совершенно счастливые и довольные; с другой, печально выступают вперед ипохондрики, снедаемые завистью и злобой привзгляде на чужое счастье; с одной стороны, слышится тот мягкий, как будтодетский смех, который самое счастье озаряет еще новым и более ярким светом, и рядом с ним раздаются болезненные вздохи, сосредоточенно вылетающие изгруди какого-нибудь отвергнутого трезора. Здесь же, как будто бы для того, чтоб лучше оттенить картину, явится перед вами какой-нибудь Шомполов, который смотрит на предстоящий спектакль как на подвиг всей своей жизни, идобродушная физиономия режиссера, который обыкновенно избирается из такназываемых «мышиных жеребчиков», обладающих любовным жаром в самойумеренной степени и потому способных сохранять постоянный нейтралитет. Иногда картина разнообразится наездом слишком ревнивых мужей, желающихсобственными глазами удостовериться, в каком положении находитсясупружеская верность; но и это как-то не огорчает, а, напротив того, умиляет, потому что если уж признавать силу солнечного поворота на лето, тоэто признание должно быть равносильно и для мужей, и для жен. Впрочем, наезды подобного рода весьма редки, потому что провинциальные мужья народвообще добродушный и, при объявлении им о наряде их жен для предстоящегоспектакля, высказывают досаду свою отрывисто и невинно головою. «Ну, пошлапильня в ход! – говорят они, – семь без козырей! Порфирий Петрович – вычто?»