Грустное кино - Терри Сазерн

Б. сподобился на искреннюю улыбку – пусть даже она и вышла слабой и несколько озадаченной. Как-то раз, несколько лет тому назад, в момент нездорового любопытства, он и впрямь отправился с Крошкой Мари в постель, желая понаблюдать за ней, так сказать, в полном разоблачении. И теперь тот образ вернулся: она дико ковыляла по комнате, тычась туда-сюда подобно как-то по-особенному раненному зверьку. Крошечная лысая головка поблескивала, костлявая грудка выпирала… Вдобавок ее культя с гладкой шрамовой тканью торчала вперед, имитируя диковинный фаллос, и Крошка вопила во весь голос:

– А ну-ка, Б., вставь мне свою колобаху!

Пока Крошка Мари пробивала себе дорогу сквозь толпу гостей, награждая пинком одного и щипком другого, Лес Харрисон попытался ее перехватить и представить своей очаровательной старлетке.

– Крошка! – воскликнул он, кривя физиономию в ту же фальшивую маску кошмарного экстаза, что и у нее. – Ради долбаного спасения Христа, ты просто должна познакомиться с мисс Пилигрим! Она до смерти хочет у тебя отсосать!

Мисс Пилигрим чудовищно покраснела и отвела широко распахнутые глаза в приступе раздражения и досады.

– Ах, Лестер, как вы можете! – выдохнула она.

– Порядок, Крошка, – нетерпеливо продолжил Лес, не обращая внимания на девушку, – давай же, покажи нам свою штучку!

Однако Крошка Мари понеслась дальше к Б., приостановившись лишь затем, чтобы бросить на парочку застывшую улыбку преувеличенного безумия и радостно возгласить:

– Мою штучку? Которую?!

Крошка достигла группки вокруг Б. и Сида Крассмана как раз в тот самый момент, когда последний завершал очередную студийную историю сомнительного вкуса. На сей раз он в деталях описывал упорную и непрерывную кражу трусиков, танцевальных поясков, леопардов, трико и тому подобного из гримерки одной знаменитой красотки. Драгоценные предметы затем возвращались с вырванной оттуда толстой и идеально впитывающей ластовицей. После того как всевозможные меры безопасности не дали никакого эффекта («не иначе как внутренняя работа» – с кашляющим гоготом сострил Сид), девушку убедили согласиться на пропитку всех важных предметов ее одежды (понятное дело, в нужных местах) стрихнином. Конечным результатом стало то, что съемка сложного эпизода «Толпа и журавль» оказалась внезапно сорвана, когда ничем не примечательный электрик, известный просто как Эл-пострел, метнулся вниз головой с шестидесятифутовых подвесных лесов над съемочной площадкой, врезаясь в самую ее середину. Лицо пострела уже стало лиловым от хватки яда, но его стоячий член по-прежнему кончал, а краешек бежевой вставки из «данскина» все еще торчал меж сине-черных губ в белой пене.

– Что ж, – заметила тогда (если верить Сиду) актриса, одновременно растирая свои огромные, полные слез глаза, – по крайней мере, он не был вшивым пидором! Чего я не могу сказать по поводу кое-кого из тех уродов, что здесь ошиваются! – Это она добавила, с прищуром косясь на своего партнера по фильму – того самого человека, которого публика расценивала как донжуана исключительной пронырливости.

Пока Сид заканчивал свой анекдот, Крошка Мари выделывала курбеты на периферии небольшой группки, снова и снова повторяя бешеную имитацию отсоса и дико при этом гримасничая. На нее, впрочем, отвлеклись лишь один-два члена группки, которые не вполне знали, что она на самом деле такое, а просто думали о ней как о любезной хозяйке – возможно, как о чуточку эксцентричной, но очень важной составляющей части киноколонии в Малибу.

– Soirée cinématique! [2]– заверещала Крошка, обращаясь к Борису. – Soirée du film blue! [3] – И она с искусной настойчивостью указала на ту часть дома, где располагался просмотровый зал.

– А что, это классно, а, Б.? – сказал Сид, толкая Бориса локтем и бессмысленно ухмыляясь. – У меня уже две недели не стоял!

Борис кивнул.

– Колоссально, – едва слышно ответил он.

Soirée cinématique заключался в просмотре характерно никудышных, тупых порнофильмов. Каждый шел минут десять – ни сюжета, ни звука, ни списка авторов, вообще ничего. Просто уродливые люди в резком, примитивном освещении. Преобладал там мастер-план сзади – или монстр-план, как продолжал орать Сид («Эй, а вот идет монстр-план! Срочно раздать салфетки!»), – где ягодицы какого-то кретина равнодушно вталкивались в «горшочек меда» придурковатой девушки в черных чулках. Правда, смахивал этот горшочек меда скорее на помойную яму. Впрочем, последний порнофильм был на голову выше остальных. Там в главной роли снималась знаменитая техасская стриптизерша, а съемка производилась в полном, хотя и несколько размытом цвете. Съемочной площадкой служил бассейн в Беверли-хиллс, и при желании можно было разглядеть смутную попытку наметить сюжет. Субтитры начинались с такого обмена репликами:

Она (радостно): А как насчет понырять?

Он (с намеком): Я бы не прочь нырнуть в тебя, детка!

Дальше шла срезка к воде, где они плавают нагишом. Затем быстрая срезка к тому, как он сидит на бортике бассейна, а она – по-прежнему в воде, голова наполовину погружена, глаза закрыты – жадно сосет ему член.

– Эй, а вода там как пить дать холодная! – выкрикнул Сид, после чего испустил хриплую отрыжку.

Он (улыбаясь): Мы с тобой, сестренка, должны малость поразвлечься – теперь, когда я знаю, как тебе это по вкусу!

Срезка к спальне, где он трахает ее все в том же старом и дебильном мастер-плане.

Б. раздражала такая пустая трата времени и оборудования.

– Как можно заставить привлекательную девушку выглядеть так паскудно? – недоумевал он.

Сид притворился, что не понимает.

– Привлекательную? Если тебе нужна эта шлюха, ты ее получишь. Эй, Эдди! – вскричал он, обращаясь к своему реальному или воображаемому помощнику, который предположительно организовал бы немедленную доставку, отсос и все такое прочее. Крошка, чувствуя недовольство, тут же подбежала, маня Бориса и Сида за собой.

Из двенадцати доступных в доме спален (еще две были заперты) шесть имели зеркала на потолке над кроватью, а также по стенам вдоль нее. Четыре других содержали в себе скрытые видеокамеры, расположенные в стратегически важных положениях. В двух комнатах отсутствие скрытых камер компенсировали зеркала, изготовленные из дуолитового стекла, – сквозь них можно было наблюдать за происходящим снаружи. «Снаружи» в данном случае – как раз из тех двух комнат, что стояли запертыми. Именно в одну из них повела теперь Бориса и Сида идеальная хозяйка вечеринки – сама впереди, приложив палец к губам в преувеличенной опаске, идет на цыпочках, точно маленькая девочка, крадущаяся по коридору к предрассветной рождественской елке.

Наконец Крошка отперла дверь и, по-прежнему без конца прикладывая палец к губам, провела Бориса и Сида внутрь, где предложила им сесть в имсовские кресла лицом к панели размером с целую стену. Панель оказалась обратной стороной двустороннего зеркала, как раз напротив кровати в соседней комнате. Затем Мари отперла пульт управления и щелкнула каким-то переключателем. Там, сперва как фреска, затем словно на экране «панавижн» с неяркой и романтичной подсветкой сзади, возникли Лес и две совершенно идентичные девчушки лет шестнадцати, светловолосые и ладные как кнопочки. Позу их занятия любовью, пожалуй, легче было бы нарисовать, чем описать. Сам Лес лежал на спине, а девчушки сидели на нем лицом друг к другу – одна накрывала своим влагалищем его член, другая своим – его рот. Кроме этого малышки, сидя прямо, соединились в очень страстном на вид объятии – их тела и рты были сцеплены, точно лечебные банки. Получалась любопытная живая картина, почти как фотоснимок, ибо в этот момент они едва двигались, просто сидели, будто на какой-то экстраординарно-экзотической чайной церемонии. Но затем, по-прежнему в предельно страстном поцелуе с закрытыми глазами, отчего две светлые головки казались одним целым, девчушки начали лениво гладить друг друга. Синхронно двигаясь, они деликатно прослеживали руками контуры лиц, шеи, плеч, грудей, талии, живота и бедер. Из-за их невероятного сходства создавалось впечатление, будто одна девушка гладит свое собственное отражение в неком трехмерном зеркале. Нарциссизм в самом своем надире, и Лес Харрисон внимательно следил за этим действом в зеркале – в том же самом зеркале, через которое за ним наблюдала забавляющаяся троица в соседней комнате. Лицо вице-президента киностудии приобрело поистине причудливое выражение, – наблюдая, он не прекращал работать языком во влагалище, и поэтому вынужден был косить глазами в манере, которая казалась и эксцентричной, и гротескной.

В добавление к прозрачному зеркалу, в комнате для наблюдений имелись звуковые усилители, позволявшие слышать все, что происходило в соседнем помещении. Усилители эти обладали такой мощностью, что малейшее движение, вдох или выдох можно было не просто услышать, а воспринять как достоверный вопль страдания или восторга. Один из микрофонов размещался в ногах кровати точно по центру, так что реальную вязкость толчка, трение влажной оболочки о пенис, входящий в слизистое влагалище и выходящий оттуда, было слышно как никогда. Поначалу звуки эти словно бы не распознавались, но затем, идеально совпадая со всем остальным, становились совершенно безошибочными.