Грустное кино - Терри Сазерн

Б. произнес эту длинную тираду с таким терпением, такой интроспективой, почти с детской искренностью, что девушка просто неспособна была принять ее за оскорбление. Все выглядело так, как если бы два искусствоведа обсуждали достоинства некого дрезденского шедевра. Не сподобившись ни на какую иную реакцию, Пенни протянула руку и взяла косяк.

– Что ж… – начала было она, но затем перенаправила этот импульс на новое раскуривание косяка.

– Я думал об этом, – сказал Б. – Я пытался это постичь, я хочу сказать, в эстетическом смысле. Я видел множество колоссальных, чудесных жоп. – Он выражался в объективно-клинической манере, приводя конкретные примеры из целого набора знаменитых красоток, его знакомство с задами которых не могло быть поставлено под вопрос. – Существует ли такое понятие, как «идеальная жопа»? А если так – то что это значит? – Тут Борис повернулся к Пенни, глядя на нее с таким видом, будто он вдруг припомнил, что она там есть. – Не думаю, что здесь можно говорить о гомосексуальности, – сказал он, а она просто посмотрела на него и тупо кивнула. – Я хочу сказать, меня не волнует занятие любовью с девушкой через жопу… понимаешь, ебать ее в жопу – это совсем не то. А вот что это – в этом я не уверен. Я хочу сказать, почему жопа девушки должна быть так эстетически эротична? Быть может, это просто что-то, за что можно подержаться… протяжение другой ее штуки, – ее пизды.

Тут Б. протянул руку к Пенни и изъял у нее потухший косяк.

– Ах, извините. – Она совершенно забыла про траву и теперь немного зарделась.

Борис снова раскурил косяк, сделал глубокую затяжку и уставился на мигающий мир внизу.

Но Пенни была из тех, кто не выносит молчания, – возможно, тут работала подсознательная культурная память радиоконцепции «никакого мертвого эфира».

– Что ж, – пробормотала она. – я просто надеюсь, что, э-э…

Борис снова отдал ей косяк.

– Взять, к примеру, тебя, – сказал он. – Я думаю, в чем тут все дело… это твоя задница была так привлекательна? Ты ведь тогда наклонилась, верно?

Пенни кивнула.

– Но я уверен, ты это сделала не нарочно. Не с тем, чтобы меня спровоцировать.

– О нет, я…

Борис вернул себе косяк.

– Я вовсе не хочу сказать, что ты не могла смутно осознавать происходящее. Я не хочу сказать, что ты нечувствительна, невосприимчива или что-то в таком духе. Я просто имею в виду, что ты вовсе не думала о жопе как о своем лучшем ракурсе.

– О да, да, это правда.

– И все же… это было… – Борис вздохнул, словно от неспособности понять капризы человеческой природы, причем главным образом своей собственной. – Возможно, это было… – приложив ладонь к наморщенному лбу, он искал ответ, – возможно, это было нижнее белье. Возможно, это было что-то совершенно поверхностное. Вот что, давай-ка снова это проделаем. Итак, как я тогда сидел? Ага, я сидел примерно вот так, а ты… ага, ты стояла вот здесь и…

Следуя его директивам, девушка повиновалась как загипнотизированная. Она проворно встала на нужное место, как будто находя свою отметку в большом постановочном номере «Моей прекрасной леди».

– Да, именно так, – сказал Б. – Идеально. Теперь наклоняйся вперед. Не слишком быстро, – напомнил он ей, – не слишком быстро. Так-так, полегче…

3

Когда на следующий день в половине второго зазвонил телефон, Борис уже почти проснулся и понял, что это должно быть что-то важное. Сотрудникам телефонной службы даны были инструкции не пропускать никаких звонков, если только они не от кого-то из его детей. У него их было трое – четырех, шести и восьми лет. Он протянул руку к аппарату, прикрытому – так уж получилось – упавшими туда трусиками – голубыми как лед с белой кружевной окантовкой. Б. не позаботился сбросить их с трубки, пока говорил, а также оказался неспособен оценить иронию разговора с восьмилетним мальчиком (который, на правах старшего, всегда служил инициатором звонков), пока у его щеки оставался тончайший глянец и аромат духов «Арпеж». Однако звонил толстомясый Сид, который, подделав детский голос, просто объегорил бдительную телефонную службу.

– Я врубился, – сказал Сид дрожащим от возбуждения голосом. – То есть теперь я и правда врубился – и это без бэ, Б., Христом богом клянусь!

Борис снова закрыл глаза и выждал секунд пять, просто вдыхая аромат «Арпеж» сквозь голубой глянец, а потом спросил:

– И во что же ты, Сид, такое врубился?

– В картину! В похабную картину за три миллиона долларов, про которую мы прошлой ночью толковали! Я достал деньги, деточка, говорю тебе, я достал деньги!

Борис не ответил, но и не повесил трубку. По-прежнему с закрытыми глазами, он потянулся свободной рукой себе за спину – где эта рука, словно ведомая неким направляющим инстинктом, нашла покой на идеальном заду девушки. Та лежала на животе, и ее попка дерзко выпирала, округлая и сплошь золотистая; два резиновых шара были доведены до идеально точной упругости.

– Ё-моё, – произнес Борис, – это шикарно, Сид.

– Послушай, – сказал Сид, – я сейчас буду.

– Нет, Сид, сейчас не надо.

Сид уже впадал в лихорадку.

– О боже, боже, боже, ты должен мне поверить! Ты должен мне поверить!

Борис нежно положил трубку на ночной столик, но по-прежнему мог слышать, как Сид надрывает глотку – причем в таком тоне, какого Б. еще никогда не слышал:

– Ты взял главный приз, деточка! Ты взял ебаный главный приз!

4

Тем же вечером в шесть часов они встретились в «Поло-Лонж», за боковым столиком, который, согласно распоряжению метрдотеля, был в этот час постоянно зарезервирован для Сида. Договор, между прочим, был таков, что Сид в ответ обеспечит метрдотелю пизду старлетки, позволив ему в выходной день прийти на киностудию и представив его оказавшейся под рукой девушке как итальянского кинорежиссера, «который, возможно, тебя снимет, если узнает получше, – похотливое подмигивание, – понимаешь, о чем я? Рука руку моет. Хе-хе-хе». Подобной же монетой он оплачивая счет из бара долларов на пятьсот.

Когда появился Борис, Сид уже сидел там, потягивая джин-тоник «Рамос» («помогает форму держать»). Оба носили темные очки, отчего Борис выглядел еще более усталым и задумчивым, чем обычно, а Большой Сид, в белом полотняном костюме и зеленой шелковой рубашке, смотрелся просто зловеще.

– Два вопроса, – напряженно сказал он. – Первый: что ты знаешь о Лихтенштейне?

– О Рое Лихтенштейне? – рассеянно переспросил Б., кивая в ответ на приветствие с другой стороны зала.

Сид изобразил гримасу боли.

– Нет, черт побери, о стране! О Лихтенштейне!

Борис пожал плечами.

– Я как-то раз через нее проезжал, если ты это имеешь в виду. Но не припомню, чтобы я там зачем-нибудь останавливался.

– Итак, ты там не останавливался. Что ж, это уже что-то. Значит, это все-таки страна, верно?

– Страна, – согласился Борис. – На самом деле это княжество. Им управляет принц. Я с ним, между прочим, однажды встречался – на Каннском кинофестивале.

– Верно, верно, верно, – сказал Сид, – это суверенное княжество. А теперь позволь мне дать тебе краткий обзор суверенного княжества Лихтенштейн. Итак, оно расположено в живописных Альпийских горах между Австрией и Швейцарией, занимает площадь в шестьдесят четыре квадратные мили, имеет население в семнадцать тысяч… полчаса на реактивном самолете с двумя движками от Парижа, Рима, Берлина, Вены, только назови…

– О каком таком черте ты толкуешь? – перебил Борис.

– Не будешь ли ты так любезен хоть раз в жизни выслушать преданного тебе Сида Крассмана? – взмолился Сид, но тут его на мгновение отвлекла проходящая мимо мини-юбка. – Кстати, забыл спросить. Так ты прошлой ночью в трусы к той девчушке все-таки залез?

Борис вздохнул.

– Да, да, да, – ответил он, как будто все это было слишком уж несерьезно.

– И как она?

– Что ты имеешь в виду под этим «и как она»? Ты что, ни с кем никогда не спал?

– Она хорошо отсасывает?

– Не особенно.

Сид кивнул в знак согласия.

– Такие молодые девчушки, похоже, никогда хорошо не отсасывают. Сколько ей, лет восемнадцать?

– Семнадцать.

– Семнадцать, значит? Жопа у нее классная. Борис кивнул.

– Угу, жопа классная.

– А ты ей пизду сосал?

– Ха. Много знать хочешь.

– А, да брось, блин, сосал ты ей пизду или нет?

– Нет. В смысле, не особо, так, в самом начале.

– Сколько раз ты ей вдул?

– Гм, дай вспомнить… четыре.

– Четыре раза?! Блин, у нее должна быть великая жопа! Господи Иисусе, ты четыре раза ей вдул!

– Ну да. Два раза, когда мы легли в постель, и еще два, когда проснулись.

Сид, похоже, испытал громадное облегчение.

– Значит, когда проснулись. Блин, а я подумал, ты имел в виду четыре раза подряд! Она кончила?

Борис пожал плечами.

– Да, кажется. Она сказала, что кончила.

– А ты сам что, черт побери, не понял?