Ростовская рождественская история - Виктор Сапов

– Ну точно, стервец, опять напился и оставил дом на распашку.

В проём открытой двери я успел увидеть кусочек улицы и высокие сугробы. Меня осенило.

– Простите, мне дурно, можно подышать воздухом, – кивнул я в сторону двери.

Мужчина усмехнулся и освободил мне дорогу. Он видимо решил, что я намерен удрать.

Я выглянул на улицу. Эта была та самая улица, без сомнений. Но не как в реальности, а как на картине упомянутого художника. Вся в снегу. И собор стоял на месте. И не одной машины. И не одного силуэта многоэтажек. И воздух – он был другим. Свежим и морозным. Порыв ветра швырнул мне в лицо снежинки. Я попятился назад. В голове произошло окончательное крушение «рацио». Только оно и могло сказать: «так не бывает, или – ты сошёл с ума». Но оно молчало.

– Да, в исподнем-то куда пойдёшь? Замёрзнешь.

– Да… Вы простите, пожалуйста, за беспокойство. Я… не знаю, что мне делать. Никогда в такой переделке не бывал.

Я стоял, разведя руками и глупо улыбаясь.

– Ладно, вот что, ночной гость! Скоро шесть утра, я и так встаю рано, так что пойдём наверх, напою тебя чаем. Как звать то тебя?

– Виктором…

– А по батюшке?

– Юрьич…

– А меня – Пётр Николаич. Канин. Купец второй гильдии. Слыхал?

– Эээ…да нет, я ведь не местный, командированный. Меня из Ставрополя прислали, динамо-машину в депо чинить… – как-то очень легко сочинил я себе «легенду».

– Ааа, понятно. А квартируешь у кого? – продолжал расспросы Пётр Николаевич, рассматривая меня своими льдистыми, глубоко посаженными глазами.

– У рабочего одного. Максима Ивановича. На Верхне-Луговой, – тут я назвал дореволюционный адрес своего прадеда, который недавно отыскал на краеведческом сайте.

– Рассадник социалистов, – буркнул Пётр Николаевич.

За этим занимательным диалогом мы поднялись на второй этаж. Здесь было тепло. Где-то топилась печь. Пётр Николаевич кивнул мне на стул, а сам ушёл в смежную комнату.

Обстановка комнаты не вызывала сомнений, что я нахожусь в Ростове столетней давности. Именно такую мебель я видел недавно в музее. Простая, аскетичная обстановка – круглый стол с белоснежной скатертью, деревянные с резьбой стулья, комод на изогнутых ножках. Иконостас в углу, лампадка освещает суровый лик Спасителя. Судя по характеру иконописи, Пётр Николаевич был из старообрядцев, только у них иконописцы сохранили древний русский стиль. Или просто иконы были старинные?

Пётр Николаевич вернулся и протянул мне тёплый махровый халат.

– Благодарю вас, Пётр Николаевич. Что поверили мне. А то ведь правда, времена сейчас неспокойные…

Словно в подтверждение моих слов где-то громко бахнуло. «Салют?» – пришла на ум дурацкая мысль, но я тут же её отверг. «Бахать» начало серьёзно. В доме мелко задрожали стёкла. Потом внезапно всё стихло.

Что это? – вырвалось у меня и я увидел, что мой вопрос удивил Петра Николаевича.

– Товарищи….

– Уже так близко? – поспешил я исправится.

– Да третий день уже как на подступах. Добровольцы еле отбиваются. А Сидорин, говорят, вчера отступил от Новочеркасска…

«Ну и угораздило же меня! Это же двадцатый год, январь. Или ещё декабрь по старому стилю. Красные рвутся к Ростову. Эх, лучше бы лет на десять раньше…»

Пётр Николаевич вновь куда-то ушёл, и вернулся с подносом, на нём были чайник и две фарфоровые чашечки, а также вазочка с баранками. Он бережно поставил всё это на стол и повернулся к киоту.

«За моли́тв святы́х оте́ц на́ших, Го́споди, Ису́се Христе́, Сы́не Бо́жии, поми́луй нас. Ами́нь …»

Из всей прочитанной купцом молитвы я знал только «Отче наш», которую я и пробормотал, вторя ему и стоя позади. Крестился он двумя перстами.

Помолившись, сели за стол. Пётр Николаевич молча разлил ароматный чай с травами и словно чего-то ждал.

– Благословите покушать, – ляпнул я наобум.

– Бог благословит, – обронил купец и как-то тяжело выдохнул. Было заметно, что на душе его стало неспокойно.

Отхлебнув несколько глотков чаю в гробовом молчании, нарушаемом стуком настенных часов, я не выдержал:

– Пётр Николаевич, а где ваша семья? Спят ещё?

Купец снова тяжело вздохнул. Я понял, что угодил прямо в сердце его тревоги.

– Семья моя, слава Богу, за двести вёрст отсюда, под Екатеринодаром. Кроме старшего сына, который там, – тут он кивнул головой в окно, – на позициях, в Дроздовском полку.

– Думаете, не удержат? (легко задавать вопрос, когда уже знаешь ответ).

– Нет, не удержат. Сын недавно гостил. Устал страшно, исхудал. Шинель на нём потрёпанная, а сапоги…бог ты мой! Я ему сразу же пару валенок отдал из старых запасов. Обмороженных полно. Тиф косит. Испанка. В верхах растерянность. Говорят, Кубань изменила. Раду опять свою собрала. Самостийники, тьфу!

Я смолчал. Из истории я знал, что Ростову осталось совсем недолго быть «белым». Сегодня или завтра будённовцы ворвутся в город.

– Вот, вы, милейший, Виктор Юрьевич, говорите, что аполитичный?

Я кивнул.

– А ведь таких, таких как вы, «хатаскрайников» большинство. Все ждут – чья возьмёт, да?

– Пётр Николаевич, оставим эту тему. Я тоже вижу, к чему всё идёт, и хорошего от большевиков не жду. Но всё что я умею, я делаю, на своём месте. А там будь, что будет….

– Вы фаталист?

– Не знаю… лучше скажите, Пётр Николаевич, за что ваш сын сражается?

– За что… за Единую и неделимую, как написано… Насчёт Неделимой не знаю, а вот против антихриста он точно стоит! Большевики поругают веру христианскую, гонят и убивают священников, храмы превращают в хлев. Звёзды их красные, вожди их… жиды бессовестные. Не чета нашим, с нашими-то мы – душа в душу живём. Они только в синагогу, а мы в свой храм. А те, красные – они ни в какого бога не верят, никаких заповедей для них нет. Хозяйничали они уже тут в восемнадцатом, память недобрую оставили. А беженцы из России-Матушки, те и вовсе ужасы рассказывают… Никакой торговли нету, голод, холод, террор, ЧК…

– Эвакуироваться вам надо, Пётр Николаевич. Уходить. К семье, на Кубань. А потом садитесь на пароход из Новороссийска и прямо до Константинополя. А сын ваш превратностям войны подвержен, но дай Бог, ещё встретитесь.

Пётр Николаевич посмотрел на меня пристально.

– Странный вы человек, Виктор Юрьевич. Не пойму, чем, но странный. Словно знаете что-то, но молчите.

– Добра желаю я вам, Пётр Николаевич.

– Добра… Всё моё добро здесь, в городе. Есть конечно капиталец, но… кому я там буду нужен, в Константинополе? Побираться мне что ли? Я лучше к сыну уйду. Вот сегодня же пойду запишусь кем-нибудь, хоть бы за лошадьми ходить, или в обоз…

Я постарался незаметно перевести разговор в другое русло. Расспросил о