Марион. Мне всегда 13 - Нора Фрейсс

Меня охватила паника. Еще не было часу, а я уже мчалась в машине вместе с младшими. Меня мучило дурное предчувствие. Я ехала и трезвонила тебе как безумная. Я бросила детей в работающей машине за домом и побежала к двери. Дверь была заперта на ключ, как я ее и оставила – это меня успокоило. Я зашла в дом и позвала тебя. В ответ тишина.

Я бросилась по лестнице через несколько ступенек. Тебя не было в ванной. Дверь твоей комнаты была закрыта, что-то мешало войти. Я подумала, что ты свернулась клубком за дверью, чтобы не дать мне проникнуть на твою территорию. Но я толкнула сильнее и поняла, что вход заблокирован стулом. Эти секунды длились вечность… Толкнуть сильнее, освободить доступ. И тут я увидела тебя.

Я бросилась к тебе, завопив и обливаясь слезами, попыталась поднять тебя, освободить твою шею. Невозможно, это было невозможно. Мне не удалось тебя освободить. Я нашла ножницы в ванной, разрезала шарф, который тебя душил, ты упала. Я била тебя по щекам чтобы привести в чувство, мне показалось, что ты в сознании. Искусственное дыхание. Быстро набрала 18. Спасатели сказали, что направились в Масси. «Нет, это Вогриньез!» – Я кричала, плакала, задыхалась. Я сделала тебе массаж сердца, как мне велели по телефону. Тебя вырвало. Нужно было ненадолго положить тебя на бок, а потом начать заново. Массировать, еще, еще, очнись, Марион, очнись, прошу тебя.

Твои брат с сестрой одни в работающей машине. Спасатели не могут найти дорогу. Массировать, массировать, массировать. Скорее предупредить твоего отца, который на работе. Сказать ему, что случилось нечто страшное, нужно, чтобы он срочно приехал.

Внезапно появился спасатель. Он приказал мне выйти из комнаты и забрать Ваниль, нашу собаку. Я позвонила родным и близким. Моя лучшая подруга Захия примчалась встревоженная. Она забрала к себе Батиста, а моя подруга Мириам увела Клариссу. «Марион плохо себя чувствует», – объяснила она твоей младшей сестре. Полиция и мэр уже были здесь.

Я бранила себя просто до изнеможения. Я ни в коем случае не должна была оставлять тебя одну. Не должна была ехать к Захии. Не должна была позволять ей накрывать на стол для Батиста и Клариссы. Ни в коем случае не должна была болтать с ней. Я должна была взять тебя на руки и баюкать до тех пор, пока мрачные мысли не покинули бы тебя.

Вина меня пожирала. Почему я уехала? Почему я оставила тебя одну? Почему ничего не замечала? Почему ты ничего мне на сказала? Почему ты, почему я, почему мы?

Приехал твой отец. В 14.30 нам сообщили, что ты нас покинула. «Есть ли письмо?» «Нет», – ответили полицейские. Мы были настолько ошеломлены, оглушены, словно внезапно оборвалась нить, связывавшая нас с реальностью. Словно мы попали в ночной кошмар или в страшный фильм. Друзья приехали, чтобы побыть с нами, покормить, постирать белье, как-то помочь нам держаться на плаву, несмотря на состояние того ступора, что образовывал плотную пелену между нашей жизнью «до» и той, что началась с этого дня. Жизнь на медленном огне. Жизнь, наполненная болью. Жизнь без тебя. Жизнь вчетвером. Жизнь, которую нужно строить заново. Жизнь, которую мы постараемся сделать достойной и прекрасной для Клариссы и для Батиста. Да, конечно. Но жизнь без тебя, Марион. Жизнь без тебя. Мы приговорены навечно.

Глава 2

Головокружение от вопросов

Ты – плоть от плоти моей, а я ничего не смогла сделать

Тайна твоей смерти заставила нас оторопеть. Ты ведь никогда не жаловалась на то, что несчастна, сломлена, доведена до предела. Ты никогда не выражала этого безумного желания покончить с собой. Действительно ли ты этого хотела?

В тот день мы решили, что ты возможно хотела лишь приостановить свою жизнь, на мгновение, на несколько часов. Ты сказала «стоп» в надежде на то, что я приду и спасу тебя. Ты затянула петлю на шарфе, но надеялась, что он порвется. Это несчастный случай. Момент помутнения. Ошибка. На самом деле, ты не хотела уходить так, не попрощавшись, не имея возможности вернуться.

У тебя все было хорошо, помнишь, Марион, у тебя все было хорошо. Ты была такой милой, такой мягкой, такой хорошей ученицей, такой легкой в обучении. Всего лишь десять дней назад мы с твоим отцом говорили о том, какое счастье иметь такую дочь.

Было 13 февраля, канун дня святого Валентина. Очевидность разрывала нас изнутри: ты умерла из-за сердечных мук, так, Марион? Ромен бросил тебя, и ты решила, что лучше умереть… Ведь в тринадцать лет можно видеть вечность в глазах мальчика.

Но только не ты, Марион, не ты. Ты не была настолько глупа. Сомнений нет, Ромен поступил плохо. Должно быть, он наговорил тебе кучу гадостей. Но ты бы не захотела покончить с собой. Веди он себя нежно, ты бы просто перевернула страницу. Конечно, ты любила его чрезмерно, это правда. Мы ненавидели его в тот день.

В понедельник, 11 февраля, ты говорила мне о нем. Ты хотела, чтобы перед друзьями он был поласковее с тобой. Я попыталась тебя убедить: «Он любит тебя, Марион, моя Марион. Просто мальчишки ведут себя как кроманьонцы, когда они в компании». Совсем как в той песенке Зази, которую мы напевали: «Я человек». Мы посмеялись вместе. «Не волнуйся, все наладится. Скажи ему, что ты чувствуешь. Но смотри, ты ведь тоже иногда забываешь о нем, когда вы шутите с подружками. Вот и он строит из себя бог знает что перед своими дружками. Но когда вы остаетесь вдвоем, вы другие». Я настаивала: «Это так, так было всегда и всегда будет». Вот что я думала 11 февраля.

Ты в слезах упала в мои объятья, уже слишком тяжелая для меня: «Спасибо, мама, мне лучше». Ты добавила: «Когда поплачешь – всегда лучше». Я даже не подозревала в тот вечер, насколько сильно ты страдала.

Этот разговор внезапно вспомнился мне вскоре после твой смерти и поразил до глубины души. Накануне 14 февраля, дня всех влюбленных, ты, маленькая обезумевшая девочка, отказалась от жизни, поскольку перестала быть принцессой в глазах ученика четвертого класса. Какая чудовищная нелепость!

Мы снова спросили у полицейских, не оставила ли ты письма. Они пообещали, что если что-то найдется, то мы узнаем об этом первыми. Они забрали с собой информационный материал – твой мобильный телефон. И предложили нам психогическую помощь. Помощь в чем?

Мы должны были во всем разобраться, срочно. Найти слова, которые открыли бы нам правду, сказали бы о той боли, которую ты испытала в тринадцать лет, моя бедная девочка. Вечером мы рылись в твоей аккуратно прибранной комнате как воры – безудержные, сгорающие от нетерпения, жадные до знаков.

В твоей старой сумке мы нашли ключ – предположительно от твоего шкафчика в колледже. Выходит, ты не пользовалась им с декабря, с тех пор как мы подарили тебе новую сумку. Новая сумка была собрана с присущей тебе тщательностью. Пенал, тетрадки – все на своем месте. Мы решили проверить твой дневник. Их было два.

Мы с отцом непонимающе смотрели друг на друга. Как у тебя могло оказаться два дневника? Мы лихорадочно раскрыли один из них. Тот самый, о котором мы знали – тот, который ты давала нам на подпись после того, как потеряла первый. Образцовый дневник примерной ученицы, без проблем.

Затем мы схватили второй дневник, он словно обжег нас. Тот самый дневник, который ты потеряла в январе. Выходит, ты нам лгала.

Задержав дыхание, мы пробежались по замечаниям учителей, которые ты хотела от нас скрыть. С декабря они писали об изменениях в твоем поведении, ужасной болтовне, многочисленных неоправданных опозданиях. В качестве подписи ты подделывала роспись твоего отца. Обычно дневник подписывала я.

Я помню тот день, когда ты сказала мне, что потеряла дневник. В ноябре или в декабре 2012-го. Мы искали везде. Я все время повторяла: «Мы найдем его, это невозможно». Ты беспокоилась: «Если у меня не будет дневника, я получу выговор». – «Сколько стоит дневник?» – «Около двух евро». – «Ты его потеряла и заплатишь эти два евро из своих денег». Мне нужно было подписать бумагу, подтверждющую, что ты его потеряла. «Спасибо, что купила мне другой». Я ничего не заподозрила. Я тоже теряла вещи.

Этот дневник, новый, фальшивый, я подписывала за два дня до твоей смерти, 11 февраля. Там было замечание от главного преподавателя, обращенное ко всем родителям: «Дети болтаются по коридорам во время урокав». Да, именно так, «урокав». Я спросила тебя, болтаешься ли ты тоже по коридорам. Ты вздохнула: «Нет, нет, я не болтаюсь».

Ты ввернула словечко и в тот дневник, который прятала от нас и который мы сейчас листали со сжавшимся сердцем. В нем своим детским почерком ты записала: «Марион будет как следует наказана».

Преподаватели продолжали записывать в него свои строгие замечания. Это началось 17 января 2013-го, за месяц до твоих похорон: «Телефон Марион звонил на уроке». Запись от 22 января: «За этот месяц Марион три раза опаздывала без уважительных причин, до пятницы 25 января она должна сдать сочинение об уважении устава в BVS (bureau de la vie scolaire)». 1 февраля, за двенадцать дней до твоей смерти: «Поведение Марион ухудшилось за последнее время: постоянно болтает, иногда даже нецензурно выражается во время уроков. Будем благодарны, если напомните ей о правилах поведения в школе».