Девять жизней черной кошки - Лариса Соболева

Он вбежал в магазин купить провиант для чудного вечерка. С пустыми руками идти к любовнице как-то не с руки, Черкесов все же не бедный человек. Да и кто где видел бедного депутата? Даже в кино таких не показывают, значит, их вообще нет.

Продавщица уложила в пакет шампанское, вино, коньяк, минералочку и сок – топливо для подогрева страстей. В другой пакет последовали икра, кета, креветки, салями, бекон и копченая курица – для восстановления сил. Затем зефир в шоколаде и конфеты – на поддержание тонуса. Да еще ананас. Алка обожает всякие несъедобные экзотические фрукты, а Черкесова от ананасов и бананов воротит. Что еще? Сигареты для вдумчивой паузы! Он купил пачку себе и пять пачек Алле. Такие дорогие сигареты она не покупает, но курит только их, поэтому покупать приходится ему. Теперь все.

Расплачиваясь в кассе, он бросил взгляд через стеклянную витрину на улицу, туда, где стояла его любимица «Тойота Корола», он называл автомобиль «самураем». Заметив, что Федька уселся на сиденье водителя, усмехнулся. Да, этот железный конь восхитит кого угодно. Если б Черкесову поставили условие выбирать между Аллой, женой с детьми или «самураем», перед ним встала бы серьезная проблема. Нет, Аллу с женой можно сразу по боку, бабы нынче не дефицит. А вот насчет машины и детей… тут неизвестно, кто перевесит.

Он вышел из магазина с двумя увесистыми пакетами, и вдруг… рвануло.

Рвануло с такой силой, что задребезжали стекла магазина, а в киоске, который находился у обочины, они просто-напросто посыпались. В потемневшее небо взметнулся столб пламени с густым черным дымом, часть улицы осветилась адским огнем.

– Машина взорвалась! – пронеслось по толпе возле магазина.

Из магазина покупатели кинулись на улицу, наскакивая друг на друга, – все хотели посмотреть на бушующее пламя. Он перевел взгляд на обочину… там действительно неистово горела машина.

Василий Романович окаменел, открыв рот и вытаращив глаза. Кто же не окаменел бы, увидев родного и ненаглядного «самурая» в огне? А горел именно он! Горели пятнадцать штук «зеленых»! Горели так, словно это кипа бумаги, а не металл на колесах. Пламя гудело, черный дым валил, поднимаясь в небо, из салона в окна яростно вырывались желто-красные языки, как из огнемета, и тянулись к соседним машинам. Разве такое реально? Черкесов не верил глазам своим, посему не бежал в панике к «самураю», не рыдал, оплакивая утрату, а словно прилип ступнями к площадке у магазина. Слышались вопли, визг, крики, туда-сюда сновали люди. Владельцы соседних машин бросились спасать своих железных коней, заезжали прямо на тротуар…

– Человек! В машине человек! – доносились голоса с места взрыва. Некоторые пытались подойти ближе, да куда там!

Один Черкесов стоял на месте и смотрел на любимца, не понимая, почему тот горит. Кто-то выбежал из магазина с огнетушителем, толкнув при этом Черкесова. Василий Романович едва не упал, однако удержался на ногах и снова без эмоций уставился на горевшую машину. Его машину, купленную недавно за бешеные бабки!

– Заказуха, – услышал он за спиной сиплый мужской голос.

Голос привел Черкесова в чувство, он оглянулся. За ним стоял мужчина примерно его возраста – лет сорока – и бесстрастно смотрел на пожарище.

– Как? – прорезался голос у Черкесова. – Какая заказуха?

– Да ты что, сам не видишь? Гляди, как полыхает. А рвануло как! Не бензобак, уж поверь. Это бомба. И мощная. Полкило тротила. Да точно в машину подложили бомбу.

– Ну, вы загнули! – встрял в разговор еще один мужчина, наблюдавший за пожарищем от магазина. – Не полкило, всего-то грамм сто, даже меньше. Но с бомбой вынужден согласиться, вы правы – взорвалась бомба. А чья машина?

Черкесов рассеянно повернулся к пожарищу. Заказуха? Бомба? Смысл слов не доходил, однако мысли с натугой ворочались: «В мою машину подложили бомбу? Зачем? Там же Федька…» И пока он искал ответ на вопрос «зачем?», раздался еще один взрыв, от которого все вздрогнули.

– А вот теперь бензобак рванул, – сообщил мужчина с сиплым голосом.

Следом посочувствовала женщина за спиной:

– Кого ж это убили, а? Вот ироды, перед праздником человека грохнули!

Черкесова как подстрелили. Он, буквально физически ощутив осколок в сердце, будто тот отлетел от горевшего автомобиля и вонзился в грудь, на миг потерял способность соображать, едва не упав без чувств. Глубокими вдохами Черкесов унимал сердцебиение, глядя на горевшего «самурая». Вот зачем подложили бомбу – чтобы убить! И убили. Федьку! Нет, убили Черкесова. Значит, убили депутата городской думы, крупного предпринимателя города, который содержит телевизионный канал, спонсирует различные мероприятия, иногда помогает детскому дому и который собирался баллотироваться в областную думу. Убили Черкесова, которому легко давались земные блага, и потому ему казалось, что этому не будет конца. Убили местного политика, наделенного талантами дипломата и умеющего ладить со всяческой шушерой вроде нынешних руководителей города, а также с остальными кастами из многообразной человеческой породы. Убили человека, который…

Василий Романович мог бесконечно долго перечислять свои заслуги и способности, но… его убили. Взорвали, полагая, что именно он находится в машине. А там сидел Федька, друг детства, отец двоих детей, славный малый, перебивавшийся с копейки на копейку, потому что не умел жить, в отличие от Черкесова. Теперь Федьки нет, он догорает в огне, от него останется горстка обгоревших костей. А Черкесов по счастливой случайности остался жить. И благодарить ему надо жадную любовницу, к которой с пустыми руками лучше не соваться.

Приехала милиция, за ней «Скорая». У горевшей машины собиралось все больше народу, толпа стояла плотным кругом вокруг нее, и ментам пришлось разгонять ее. Черкесов вдруг – абсолютно бессознательно! – сдвинулся с места и пошел. Он шел и шел по улице, тупо глядя перед собой, не разбирая дороги, не зная конечной цели. Он думал о том, что остался жить, а Федька погиб.

Неизвестно, сколько времени брел Черкесов по улицам города, вдруг ставшего чужим и враждебным, и пришел на окраину, где ютились одноэтажные дома, а улочки были узкими и кривыми с выдолбленными дорогами и без тротуаров. Когда тротуар кончился, он, поскользнувшись на пригорке, съехал вниз на пятой точке. И – о, странность человеческой природы! – падая, Черкесов приподнял пакеты в руках, чтобы не разбились бутылки. Он врезался ногами в фонарный столб и с недоумением посмотрел на пакеты. Надо же – нес их от магазина, не замечая тяжести. Пальцы свело судорогой, настолько крепко он сжимал пакеты. Разве важны сейчас пакеты, бутылки? Его убили! Убили…

Черкесов с трудом разжал занемевшие пальцы, осмотрелся по сторонам. Тихо. Изредка раздавался лай собак. Темно. Здесь никто его не догонит. Так ведь за ним и не гнались. Его убили. Но вот придет он домой, потом выйдет на улицу… Те, кто взрывал «самурая», поймут, что не убили Черкесова, и предпримут новую попытку, тогда останутся от депутата городской думы и предпринимателя ножки да рожки, как от Федьки. Только сейчас до Василия Романовича дошло, что участь его предрешена. Но кем? Кто решил его убрать? За что? Подчиняясь единственному инстинкту – спастись, Черкесов схватил пакеты и торопливо зашагал к железнодорожному вокзалу.

Лишь в электричке, отъехав на значительное расстояние и наблюдая, как огни города уплывают все дальше и дальше, Черкесов задумался: а куда он едет? Билет он попросил в кассе на ближайшую электричку, и ему его дали «до конечной станции». Шел за теми людьми, кто спешил на поезд, так и сел. Ехал, покачиваясь в такт вагону, а перед глазами стоял горевший «самурай». И Федька, охваченный пламенем. А в ушах звучало: убили…

Очнулся Василий Романович, обнаружив, что поезд стоит слишком долго. Он изучил соседей. Рядом сидела дородная тетка с количеством сумок, которым нужны четыре руки, напротив обласкивала друг друга парочка, на них недовольно косился строгий мужчина интеллигентного вида в потертом осеннем пальто. Черкесов придвинулся к дородной тетке и тихонько спросил:

– Скажите, электричка остановится на станции Гороховка?

Тетка слегка отклонилась в сторону, изучая его с неподдельным изумлением. Безусловно, не знать, на какой поезд сел, может либо пьяный, либо чокнутый. Черкесову пришлось оправдаться тем, что пришло в голову:

– Мне сказали, что на маленьких станциях не останавливается…

– Экспресс не останавливается, а эта электричка остановится.

Он поблагодарил и отвернулся к окну, думая, что и на этот раз ему повезло, ибо попал на нужный поезд, а название станции вылетело из уст само по себе, но не случайно. Видимо, интуиция его ведет в место, где действительно Черкесов будет в безопасности. В Гороховке много лет жил в одиночестве его отец. Два года назад он умер, оставив небольшой дом сыну. Но продать его Василий Романович не смог – городских покупателей, желающих приобрести лачугу у черта на куличках в качестве загородного дома, не нашлось, местные тоже не горели желанием купить усадебку на самом краю деревни. Короче, наследие отца не принесло материальных благ и ветшало. У Черкесова прекрасная дача, так что дом отца оказался ненужным и ему. После бесплодных попыток выручить хоть немного за родовое гнездо он перестал ездить в Гороховку, не был там полтора года.