Струги на Неве. Город и его великие люди - Виктор Николаевич Кокосов

Нарвы превратился. Тьфу, поминать гадко! И всюду – Никон ему не раз сказывал – всюду утесняют шведы православных. Лютеране со своими фогтами и пасторами так повернули, что только у них, нехристей, право есть. А с православных семь шкур драть мочно! И укорял его патриарх, всякий раз о том поминая, и требовал вернуть исконные русские земли под царскую руку. И дерзок был иной раз до крайности – корил: какой ты-де государь Всеа Руси, ежели у тебя по Неве шведы в крепостях расселись и русскими землями заезжих немчинов испомещивают. Главная ж задача великого государя – защищать православных!

И что возразишь? Прав Никон. И он, царь Всеа Росии, православным поможет! Сам-то на Ригу пойдёт – удар в самое сердце шведского господства нанести, но и к Неве войско направит.

Туда уж был отправлен – государь за этим проследил – верный человек, стольник Пётр Потёмкин. Тот самый, что год назад изгоном взял у поляков Люблин.

Мелкого шляхтича государь отметил ещё полтора десятка лет назад, когда, за верную службу отца став стольником, тот попал в число сопровождающих совсем юного Алексея на богомолья. Младший сын в скромной московской семье главным назначением своим видел службу государю, прекрасно понимал: стольник – предел мечтаний для незнатного дворянина. И служил из чести, не за злато! Но верных да глупых было в избытке. Государь, увы, часто убеждался: иной верный дурак таких дров наломает, что потом годами не соберёшь. Бона, даже святейший Никон со своими реформами подобно гишпанскому инквизитору несогласных через коленку ломает. Исправляй теперь за него, людей успокаивай!

Потёмкин был рассудителен, пытливым умом обладал. Таковых бы учёных мужей поболе – к знаниям тянулся, книги любил, а уж с какой охотой старые свитки разбирал – дела бы ему посольские править, а не шведов в северных болотах пугать. Но всему своё время, что поделать! Он вот, государь, тоже ведь любит свои мысли бумаге доверять, а скоро придётся откладывать перо, надевать до-спех да к войску ехать, Ливонию воевать. Нет! Все, способные вершить дела – от царя до ратника – должны сегодня за землю родную встать. Потому и ещё один старый знакомец по богомольям – стольник Семён Змеёв – тайный указ царя с зимы сполняет. Будет шведу от него знатный гостинец!

Алексею сказывали, как после Столбовского мира[3] король шведский Густав Второй Адольф похвалялся (и государь повелел эти слова для памяти записать!): «Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни даже одной лодки в Балтийское море… Теперь у русских отнят доступ к Балтийскому морю, и надеюсь, не так-то легко будет им перешагнуть через этот ручеек».

Что ж, верно. Но верно и то, что с той поры православные бегут и бегут от шведов со своих исконных земель. Такой порядок устроили рабам Божиим – хоть вешайся. Аки клопы кровь и соки и людишек сосут – и никак не насытятся.

Нет, шведам верить нельзя. Всеми способами ищут, как бы у нас поболе земли урвать. И творят разные пакости. Не забыл Алексей Михайлович, как нанесли ему личную обиду: не выдали в Стокгольме самозванца Анкудинку. Свой прибыток от деяний сего злодея искали, новой Смуты в его царстве вожделели.

Стрелецкий сын Тимофей Анкудинов с десяток лет назад пожёг на Москве двор с женой да объявил себя сыном царя Василия Шуйского. Не дожидая, пока за слова таки на дыбу вздёрнут, утёк в туреччину зудел назойливо о своих правах на престол султанским визирям в Стамбуле, но не найдя сочувствия, к папе римскому подался, назывался «гранд-дюком Владимирским и Шуйским, князем Великопермским», предлагал привести Русь в католическую веру. Но папа не пожелал связываться с «Джованни Шуйским», и тот бежал к казакам Хмельницкого. Это было уже серьёзно: прохиндей уверил часть старшины, что он – законный наследник престола, а царь Алексей – самозванец.

И государь приказал добыть «вора Тимошку» и доставить в Москву. По доброте своей Алексей Михайлович обещал Анкудинке прощение, ежели свои безумные дела прекратит. Но тот исчез, и… для бешеной собаки сто вёрст не крюк – объявился в шведских землях, обещая за помощь в его «праведном» деле своей законной царской десницей передать короне ещё многие русские земли.

Правившая тогда королева Кристина, пожалев «сиротку», который в четвёртый раз, к слову, сменил веру, на этот раз став лютеранином, даже передала ему значительную сумму денег – дабы «принц» не нуждался. Жить в своей стране дозволила. А царёву посланцу в выдаче Анкудинки отказала. Впрочем, и собирать ему войско риксдаг не спешил. Держал самозванца до случая, аки камень за пазухой. Царь через своего посланца настойчиво требовал выдать самозванца, и королева, наконец, согласилась, но… того в пределах коронных земель и след простыл. Наскучило Анкудинке безделье – и «Шуйский» продолжил свой путь по странам европейским, пока не попал в края союзного Алексею Михайловичу голштинского герцога. Герцог как раз просил у Москвы торговых привилегий и свободного проезда в Персию для своих людей. И в знак расположения к православному царю изловил и передал ему Анкудинку, которого привезли с великими предосторожностями в Москву. И вот три лета назад Тимофея Анкудинова прилюдно четвертовали. Алексей Михайлович по сию пору не понимал: почто не бил челом великому государю, не просил живота, почто упорствовал в своём царском достоинстве, даже когда родная мать признала! Мог же получить милость – не любил государь людей мучить. Ан пришлось казнить, кабы второй Смуты не возникло.

При отце повесили ворёнка[4], при нём взошёл на плаху Анкудинка. Царь вновь поёжился – теперь от пробежавшей по телу нервной дрожи. Удел такой у тех, кто неосторожно к царскому месту приблизится. Потому как у каждого – от боярина до холопа в России – своё место.

«Да уж, – подумал Алексей Михайлович, – даже Указ мой изменить то не мочен!». И так вдруг тоскливо ему стало. Потому как сам разбередил кровоточащую рану. Ну ничего не мог он, владыка огромной державы, ничего не мог поделать с местничеством. И даже в этой войне он, самодержец, вынужден считаться в первую голову с породой своих воевод![5]

Так уж повелось на Руси, что все служилые люди знали: если пращуры одних командовали пращурами других, то и все дети, внуки, племяши будут также вечно командовать потомками подчинённых. И порухой родовой чести было встать под начало воеводы, предок которого под началом, скажем, твоего прадеда служил. Это же весь род понижало на ступень, а то и