Струги на Неве. Город и его великие люди - Виктор Николаевич Кокосов

подсеке, сено, невода и лодки – всё сочли. И за всё плати! Зерно на мельницу повёз? Заплати налог! А если не хочешь угодить в рекруты, служить в поганом шведском войске – плати особую деньгу! Налог на землю тож не забыли. И других прав, кроме как платить за всё что взбредёт в шведские да немецкие фогтовские да помещичьи головы, крестьяне не имели! Их даже с земли могли согнать без всяких объяснений.

Так что желающих отплатить угнетателям было предостаточно! Перебежчики готовы были идти на смерть, чтобы разведывать пути-дороги для русского войска, имущие предлагали Потёмкину и Пушкину весь свой хлеб для прокорма отрядов. Наиболее сильные просили оружие и права биться плечом к плечу с воеводскими людьми. Иных Пушкин брал и сводил в особые малые отряды. Потёмкин в этом деле более осторожничал, не хотел зря не ведавших воинской науки мирных хлебопашцев да рыбаков на смерть посылать – боле думал, как с казаками найти общий язык. Но охотно использовал добровольных помощников как проводников да разведчиков. И – всей своей немалой властью защищал жизнь и имущество соотечественников. Показывая: царь Алексей Михайлович и великой государь и патриарх Никон православных обижать никому не позволят! И за все великие обиды, сотворённые шведами, царёвы воеводы повоюют ворогов и вернут Росии её исконные земли.

Яхонт фыркнул, приводя седока в чувство, – и вернувшийся в реальность Потёмкин увидел заставу, стрельцов – верно, Лавуя и лагерь были совсем близко. Повеселевший воевода – долгий путь ему изрядно успел наскучить – подозвал Акима.

– Пора вечерять!

…Вечерять в погожие дни Пётр Иванович полюбил у костра на речном берегу. В походе вообще можно было не соблюдать многочисленных московских условностей, да и урона для чести никакого не было: на много вёрст кругом Потёмкин был самым знатным и самым главным – кто посмеет указывать воеводе?

Вот и нынче он развалился на широкой лавке, поставленной у большого костра, и, подперев кулаком щёку, внимательно слушал поповича, по приказу воеводы не стоявшего, а сидевшего перед ним на земле. Чего мучить парнишку? И так намаялся!

– Шведы не давали принимать новых священников с Руси, – обстоятельно обсказывал свою историю Васька Свечин. – Кады поп умирал, его приход пустым оставался. Соседний поп наезжал – крестить, венчать, отпевать. О, сколь горя мы тут вынесли, сколь унижений, – прижал ладони к глазам попович, – кады отца моего рукоположили, в Ингерманландии с полсотни храмов было, а ныне лишь два десятка осталось! Всего семь попов к нонешней зиме было! И всё чаще и чаще бате доводилось ездить по земле Ижорской, в любу непогоду. Вот и надорвался он. Захворал к весне – и в три дня сгорел. Мать аще много лет как схоронили. Сиротой я остался. Решил, как сухо станет, в Росию податься. А тут слух прошёл, что войско на шведа идёт. Я и пошёл к войску. Да в неволю и угодил.

– За своевольство десятник ответил! – грозно проронил Потёмкин. – Лучше скажи, откель тебе латынь ведома?

– Ах, воевода! Не ведал я, но и средь шведов один добрым оказался, из их начальных людей. Я ходил за ним, пока он болел, а швед меня от нечего делать разным ведомым ему языкам обучал – немецкому да латыньскому. А уж по-шведски я сам выучился – без него в Ижорской земле ноне нельзя. Они даже проповеди по-фински читать не разрешают! А уж язык ижор да вожан[30], считай, ваще под запретом! И всех в лютераньску веру гонят – без перехода в неё даже торговать не дают. Иные притворно приемлют ересь енту, а тайком к попу бегают за отпущением грехов.

Тихонько подошедший Аким вопросительно взглянул на воеводу и, поймав одобрительный взгляд, заботливо протянул пареньку калачик:

– Пожуй, сиротка!

– Благодарствую, – впился крепкими молодыми зубами в белое тесто Василий.

«Чаю, чуток старше Стёпки моего, – с грустью подумал Потёмкин, глядя на белокурую голову поповича, – а сколь лиха хлебнул! Надо ж таку беду – без отца-матери остаться. Кады война кругом!» И поинтересовался – из чистого любопытства.

– А где ж тебя обучал сей добрый швед?

– На своей квартире, в крепости Ниеншанцевской, – бесхитростно ответил подросток.

– Так ты ведаешь и лучший путь к этой крепости, и то, как нутро её устроено? – не веря в свою удачу присел на лавке воевода.

– Два пути к ней ведут от Орешка: речной – Невою, и шведской тропою – посуху. Оба пути ведаю. А стоит та крепость в месте, где Охта в Неву впадает. Сами шанцы, аль Канцы, как их по-русски все кличут, Охтой от города Ниена отделены, а людей оружных в Канцах, верно, пара сотен: пушкари, рейтары, драгуны да солдаты. Усадьбы помещичьи вкруг есть, деревни на островах. Но латыши да колонисты – народ не ратный. Подойдёшь с полком – убегут али попрячутси!

– Пушек в Канцах много? Каки оне? – продолжил допрос воевода.

– Есть пушки на ентих, как их шведы кличут, бастионах. И преизрядно. Но сколь – не считал. Я ить всё боле ходил от великих ворот до квартиры шведа, да обратно.

– Хошь у меня служить? – предложил поповичу воевода, прикидывая что-то в уме.

– Хотел служить царю небесному, да швед вмешался – буду служить царю земному. К тебе и шёл! Ты ж его воевода! – вдруг сердито сверкнул глазами парень. – Загостились у нас шведы. Да мало того им – немчинов назвали! Пора бердышами указать им путь к дому! А то словам их фогты да бароны не внемлют!

Петру Ивановичу понравилась горячность поповича.

– Добре. Мыслю – быть те толмачом при моей особе! – ласково произнёс он, глядя на уписывавшего за обе щеки калач Свечина. – И ещё другую службу тебе найду, но опосля. А теперя – спать! Аким место укажет. И, Васка, помни! Без приказу – от меня ни на шаг! Я теперь тебе и за воеводу, и заместо отца буду!

– Благодарствую, боярин, – голос Свечина задрожал. Он уж и забыл, когда с ним так по-доброму разговаривали.

– Иди, – приказал Потёмкин и вновь подумал: «И вправду, на одно-два лета старше Стёпки!».

Воевода решил обойти лагерь. У одного из костров собралось с десяток стрельцов, внимательно слушавших старого пятидесятника Потапа, певшего песню про справедливого грозного царя Ивана Четвёртого. Пётр Иванович остановился и заслушался: в сей песне государь был выведен народным заступником, спасшим добра молодца от боярского гнева и остановившим его избиение. А вся вина-то бедолаги состояла в том, что отнял у разбойников золото и раздал бедным людям:

Ох ты гой еси,