Черный Пес - Илья Плахута

Я подошел поближе, чтобы разглядеть в деталях мертвого зверя. Я мог бы вполне назвать себя любознательным ребенком, иногда, как сейчас, например, даже слишком любознательным. Мне всегда было интересно то, о чем взрослые бояться или не хотят разговаривать. Достигнув какого-то возраста все они (наверно, и мне впоследствии придется повторить их судьбу) начинают трепетать перед болезнями, нищетой или чаще всего – смертью. Последняя была поистине запретной темой для многих: кто-то видел ее собственными глазами, кого-то она коснулась слегка, забрав дальнего родственника или домашнее животное. Я не знал, что такое смерть, лишь мог догадываться, что она существует, что кругом, что она станет когда-нибудь частью меня. Вот почему мне так хотелось почувствовать ее ближе, ощутить ее дыхание или присутствие, ну или что там еще. Все, что я мог знать о смерти, было рассказано в книгах или показано в кино. Но это было не по-настоящему, я видел массу оговорок и не выясненных для себя деталей. Мертвое же тело огромного черного пса на дороге могло удовлетворить мою любознательность, которую часто приходилось насильно скрывать – то ли от одноклассников, то ли от родителей или других взрослых – ведь для большинства она была странной, а соответственно опасной. Мне всегда запрещали расспрашивать за столом о крушениях кораблей, падениях самолетов или, например, существовании Джека Потрошителя: мои родители не находили ответов на мои вопросы, поэтому просто затыкали мне рот, как это всегда происходит, когда человек знает или хочет узнать больше остальных. Поэтому мне также запрещены каверзные вопросы о Боге.

***

Морда черного пса почти не пострадала, в отличие от туловища, из которого тонкой, но уверенной струйкой текла, расползалась по разгоряченному асфальту свежая кровь. У собаки были большие белые клыки, и сейчас, видя перед собой этот посмертный оскал, я не мог для себя решить, был ли это оскал злобы, ненависти к человеку, или оскал последней, самой жуткой, боли. Я не сомневался, что животное успело почувствовать всю боль при столкновении. Интересно, на какое расстояние ее отбросило? Ведь на нее наехали, скорее всего, случайно, неосознанно; возможно, она появилась из ниоткуда, став предвестником смерти, пусть даже собственной.

Я прошел немного вперед, туда, где, как я полагал, могли находиться следы торможения машины. Мне пришлось пройти, наверно, метров с двадцать пять прежде, чем я увидел несколько черных полос на дороге. Я даже присвистнул – не думал, что туша животного могла оказаться так далеко. Ни на проезжей части, ни возле нее я не увидел покореженных или сбитых частей автомобиля, что мне показалось странным, потому что пес весил килограммов семьдесят, не меньше. Мне пришла в голову мысль, что это мог быть большой грузовик, «трак», водитель который мне обычно представлялся королем дороги, ведь он сидел выше всех, видел дальше всех, а всеоглушающий сигнал таких машин мне казался божественным звуком. Я хотел найти такой, прицепить к велосипеду и ездить так в школу, среди потока машин, пусть не совсем на равных с ними правах, без двигателя или хотя бы еще одной пары колес, но при этом гудеть, взрывая округу гудком, похожего на вой какого-нибудь мифического чудовища.

Да, это скорее всего был большой грузовик. Я представил, как он перевозил целую кучу всяких интересных товаров, или, может, был под завязку загружен продуктами. Хорошо, что я не знаю, какие продукты он вез в прицепе – они потом навсегда были бы связаны с этим мертвым псом, чье распростертое тело говорило о человеческой глупости, неумении предугадывать события и правильно реагировать на них. Я даже подумал, что не зря я тренировал реакцию, «случайно» роняя со стола карандаши и ручки, ловя летающие в воздухе листья или пух или пытаясь поймать в реке голыми руками рыбу, что давалось мне тяжелее всего – чертова рыба была слишком вертлявой и скользкой, чтобы спокойно даться мне в руки. Отец никогда не понимал моих этих занятий, считая их дуростью и пустой тратой времени. Однажды я ему ответил, что его дурацкая машина – вот главная трата времени, что стоило мне недели общения с друзьями, компьютер и даже книгами, хотя мне притом открылась определенная доля свободы, точнее свободомыслия (на это слово я часто натыкался, когда открывал тяжелые и объемные исторические книжки отца). Как-то даже закралась в голову мысль, что я не хочу стать таким же фанатиком, как отец.

***

Пес не давал мне покоя. Я хотел исследовать его хорошенько, но времени на это оставалось катастрофически мало – я не хотел расстраивать маму и тем самым вызывать на себя гнев отца. Мне нужно было найти выход из положения, придумать какой-нибудь план, потратив на это не более пятнадцати минут: десять минут на само выполнение плана и минут пять, чтобы добраться домой вовремя, не вызвав ни у кого подозрений.

Размышляя, как быть, я подумал, что вряд ли родители могли меня в чем бы то ни было подозревать – мне двенадцать лет, курить я еще даже не пробовал, про какие-то другие неправомерные действия мне известно не много, из фильмов и иногда попадающихся в доме журналов. Отец постоянно следил за тем, чтобы я ничего «дурного» не смотрел, давал мне подзатыльник даже при произнесении слова «черт» и его производных и раз в две недели звонил с работы в школу, чтобы справиться о моих успехах. Не думаю, что ему могли рассказать обо мне что-то, что вызвало с его стороны раздражение – тем более гнев – но мне казалось, что он был мной все время недоволен, точнее я ловил его взгляд, направленный на меня, в котором любовь и уважение ко мне усердно прятались за непониманием, негодованием и упреком. Отец, по всей видимости, сам боялся, что я могу стать его копией: прожить обычную жизнь, проходить на обычную работу, провести время с теми людьми, в ком мало было интересного – лишь глупость, иногда зависть, чаще тщеславие и высокомерие, основанные на пустом месте. Именно так отцу жилось в этом мире, в котором ему не хватало новизны, интриги или небольшой, но яркой искры, способной зажечь его, вдохнуть в него огонь часто безответной любви к жизни.

Не так давно, помогая убирать по дому, я совершенно случайно натолкнулся на дневник отца. Точнее это были несколько страниц из какого-то ежедневника, с двумя десятками записей, сделанных его почерком – в этом не было сомнений. Я нашел эти записи в чулане в комнате родителей: туда я заходил редко, потому что мне на глаза, так или иначе, попадалась их кровать, ассоциировавшаяся у меня с чем-то нехорошим, явно противозаконным. Я иногда слышал звуки, исходившие из этой комнаты, и в первый раз мне хотелось побежать на помощь кричавшим и стонавшим родителям, но потом я понял, что это всё называлось сексом, о котором, кстати, уже начинали болтать мои друзья и одноклассники. Никто из них в точности об этом сексе ничего не знал, но почти каждый второй видел отцовский журнал с голой девушкой на обложке или даже целые фильмы, посвященные полностью этому странному занятию. На страницах отцовских записей не было ровным счетом ничего такого, что могло быть хоть как-то связано с сексом, но там были его переживания, его чувства, часто перемешанные с разочарованием от жизни. Он мечтал о другом, когда заканчивал школу, он думал иначе, когда оканчивал университет, он был другим до того, как женился на маме. Нет, отец был, в общем-то, доволен, но абсолютно не в той степени, в какой ему этого хотелось.

Вот почему я не хотел лишний раз тормошить мирную атмосферу в семье, не хотел расстраивать обоих родителей. Я оглядывался по сторонам в поисках подсказки для осуществления моей затеи с большим черным псом – я собирался его спрятать, укрыть от чужих глаз так надежно, чтобы потом, придя в эти окрестности, только я мог его найти. Я вспомнил, что недалеко от проезжей части находился выход старого коллектора, поросший травой, будто застывший в том времени, когда он еще был кому-то нужен. Он почти весь порыжел от неутомимой ржавчины – вот уж у кого следовало поучиться работе. Я не знаю, почему им перестали пользоваться: скорее всего, теперешние специалисты предложили новую идею, которая смогла затмить старую идею их предшественников. Так всегда бывает, ведь время не стоит на месте. Правда, всё равно существенно нового ничего так никто и не придумал: всё крутилось вокруг уже давно известных и исследованных понятий, и при появлении какой-либо новизны ее тут же клеймили, как слегка доработанные старое. Я считаю, дело не в старости и не в новизне – дело в отношение к таким вещам, в равном уважении как к давно известному, так и плохо изученному. Сколько раз мне приходилось наблюдать, как друзья с пеной у рта доказывали друг другу вещи и понятия, не требующие никаких доказательств, которые нужно принять такими, какими они есть.