Дорога неровная - Евгения Изюмова

— Гена, ты откуда? Ты же…

— Мёртв? И да, и нет, — он улыбнулся, показав металлическую фиксу.

— А, тебя вылечили? — догадливо улыбнулась и она. — А почему я про это не знаю?

— В каком-то смысле — вылечили, — он опять улыбнулся.

— А тётушки-сплётушки мне ничего не сообщили! Тогда, — она застыла, опалённая фантастической догадкой, — и мама, отец, все наши? Где они?

— Ну, скажем, в командировке. Ну ладно про нас, ты расскажи, как твои дела? Ты грустная какая-то.

— Представь себе, полюбила одного человека, а у меня с ним ничего не получается. Не любит он меня. Мне кажется, он тоже мучается, что у нас ничего не получается. Я устала. Я живу словно в двух мирах одновременно: реальном мире и своем собственном. В реальном мире много грязи, много сволочных людей, способных на предательство. В моем мире — люди честные и порядочные, открытые душой, правдивые, там все, как и должно быть: белое, так белое, чёрное, так чёрное. И хоть есть там полутона, всё-таки они не причиняют зла людям — они как облачки, которые набегают вдруг на голубое небо. Я устала от одиночества. Конечно, я не монахиня. Но моим поклонникам нужна прежде всего я, а дети не нужны. А я так не могу, считаю, что если нужна мужчине я, то нужны будут и дети. А раз они не нужны, выходит, и чувства не глубокие ко мне. И где тот, который не предаст меня, кому я могу просто положить молча голову на плечо, зная, что это плечо — надежное. Ну, нельзя же меня все время наказывать, Господи! — глянула она на небо.

Геннадий рассмеялся:

— О чём ты печалишься? Тебе Бог счастье дал великое — любить. Посмотри, сколько вокруг людей без любви живет, сколько мрачных лиц — они думают о себе и своих проблемах. А ты не просто любишь, ты хочешь человеку помочь стать другим.

— Я сказала ему, что люблю, а он ответил, что не хочет мне жизнь ломать, раз у него тяга к выпивке. И я несчастна.

— Хороший, выходит, мужик, если честно сказал о причине, почему не может быть с тобой. Но вот когда он не знал о твоем отношении у нему, ты была несчастна?

— Что ты! Я была очень счастлива! Летала, как на крыльях.

— Ну, так и летай дальше!

— Да он же не любит меня!

— Он сам тебе о том сказал? Он сказал тебе — не приходи больше? Он к тебе плохо относится?

— Нет.

— Он рад тебя видеть?

— Да, по-моему.

— Он с тобой откровенничает?

— Да. Рассказал, как служил, на турецкой границе, что в плен к туркам попадал, сказал, что только мне об этом говорит, даже мать ничего не знает.

— Так чего тебе ещё надо? Чего ты выдумываешь себе проблемы? Даже если это и проблема, то она самая прекрасная на свете: ты любишь! Ты лучше Бога поблагодари, что он наделил тебя таким счастьем. Говоришь, он пьет, как дед? — Александра кивнула. — Но старается при тебе не пить, так это же прогресс. Но, знаешь, что я тебе скажу: забудь о нём, это не твоё. Заметь, не должен предупреждать, а говорю: он — не твоё счастье!

— Не могу, знаешь, как Пугачева поет: «Надо же, надо же, надо же так влюбиться! Надо бы, надо бы, надо бы остановиться! Но не могу, не могу, не могу! Не могу и не хочу». Вот так и у меня. За то время, что я возле него, я стала постоянной посетительницей церкви. Сколько свечей я уже поставила за его здоровье, за то, чтобы Бог вразумил его бросить пагубную привычку! Конечно, я молила Бога и за здоровье детей, и за свое здоровье, и за нашу удачу, но всегда и везде я говорила мысленно перед иконой Божьей матери: «Ты тоже мать, так пойми, как тяжело знать его матери, что сын единственный погибает, помоги ему, помоги пробиться к его душе…» Да и слёз немало я пролила — злых и сладких, думая о нём.

— Ишь, ты, — уважительно произнес Гена, — молодец. Я, конечно, не знаю всех Божьих замыслов, но думаю, что ты его встретила потому, чтобы ты к Богу обратилась.

— Ген, ну о чём ты говоришь? Знаешь же, что мы, Дружниковы, не очень религиозные, а ты: чтобы к Богу обратилась. Не умею я. В церковь иногда хожу, но не люблю, когда там много людей: предпочитаю между службами. Сяду на скамью у стены, на иконы смотрю и мысленно жалуюсь кому-то неведомому.

— Ну, тогда отрекись от него, влюбись в другого — клин клином вышибают.

— Не могу! Мне кажется, он такой одинокий, такой беспомощный, мне хочется помочь ему. Вдруг я заставлю бросить его пить? Он ведь такой талантливый музыкант.

Геннадий задумался и сказал потом:

— Пигалица, а ведь ты — как мамка, она тоже двадцать лет боролась с дедом, а тот все пил и пил… Эх, извечная ваша бабья самоуверенность: я самая лучшая, все смогу, спасу… — Мамка спасла?

Александра упрямо заявила:

— А я спасу!..

Гена заливисто рассмеялся и… растаял в воздухе. Александра осталась одна в степи. Огляделась и пошла к линии горизонта, где уже проскользнула полоска рассвета. Шла, шла…

Вокруг — полная тишина, никого нет. Одна, как на чужой планете, ровной, словно лысая голова.

И вдруг Геннадий появился из «ниоткуда», ухватил сестру за рукав и сказал серьезно:

— Пигалица, еще раз говорю тебе: он — не твой мужчина.

Александра заплакала горько, жалобно. Слезы двумя ручьями текли по щекам, и — удивительное дело! — на душе становилось всё легче. А слезы текли и текли, а это уже не слезы, оказывается, теплое солёное море, и она плывёт по морю. Кругом — ни единого пловца, ни лодки. Ничего. А она плыла, легко и мощно, и не чувствовала усталости. Ах, как хорошо: море ласково несёт женщину на своей спине, покачивает, убаюкивает, успокаивает, и все печали уплывают прочь.

Так всегда было бы — все печали уплывали бы в синие моря за дальние горы…

Александру разбудил телефон.

Было воскресенье, хотелось поспать, а тут — звонок неизвестно прервал её странный сон. Помнила, что странный, а что видела во сне — не помнила. Она нашарила на тумбочке мобильник, не открывая глаз, прижала трубку к уху.

Звонил Михаил. Он пригласил Александру к себе: «Мама моя приехала, хочу вас познакомить».

Его мать, Мария Ивановна — пожилая и больная женщина, жила в другом городе в частном доме, а Михаил обретался в городской квартире матери: в его собственной квартире жила жена Михаила.

Мария Ивановна очень обрадовалась Александре и по секрету сообщила, что Михаил очень скромный и за женщинами ухаживать не умеет. И добавила шепотом: «Ты, Сашенька, не бросай его. Артёмка сказал, что ты Мишеньку лечила, чтобы он не пил».

Артёмка — младший сын Михаила, с ним Александра подружилась, брала его и Михаила несколько раз на дачу, чем вызвала большое неудовольствие Павла: её сыновья не любили пьющих людей. Зато они нравились Артемке, и он, когда возвращались с дачи, просился переночевать у Изгомовых. Михаилу было все равно, где спать, он тоже охотно оставался у Александры.

Александра стелила гостям постель прямо на полу. Михаил заваливался спать и сразу засыпал. Александра же исходила злостью: вот взял бы да и пригласил ее хотя бы кафе, а то дрыхнет себе.

Мария Ивановна рассказывала про детство Михаила, про то, каким он был послушным, и тот, пунцовел и прятал взгляд, потому что поведал Александре другое — хулиган был и неслух. Александре же было все равно, каким любимый был в детстве, она думала про другое.

Однажды Крахмалёв после очередного прослушивания новой записи предложил пройтись по городу. Была теплая погода. Сыпал крупный, как ватные лохмотья, снег. Самая что ни есть уральская погода, такая необычная в степном городе. Правда, старожилы сказывают что в сороковых годах здесь столько наметало снегу, что тракторы пробивали в нем дорогу, и машины ехали по ней, словно по узкому ущелью.

Михаил и Александра медленно шли по улице, пока не дошли до кафе с романтическим названием «Братья Блюз», и Крахмалёв сказал:

— Александра Павловна, давайте зайдем, здесь играют мои друзья, очень хороший ансамбль.

В кафе они выбрали столик в уютном месте неподалеку от эстрады, похожей на большую запятую. В ансамбле были два гитариста, клавишник и ударник. Один из гитаристов в недельной черной щетине — он только что допел песню — махнул Михаилу рукой, другой просто кивнул, клавишник одарил широкой улыбкой, потому что не мог оторваться от инструмента. Длинноволосый ударник на них не смотрел, потому что играл соло так яростно, отчего его волосы мотались вокруг головы как белесые водоросли. Михаил представил музыкантов: длинноволосый ударник — Игорь, клавишник — Вася, заросший гитарист — Герман, а другой, на диво выбритый до синевы, с седыми волосами до плеч — Володя.

— Они исполняют песни только на английском языке, в их репертуаре есть песни «битлов» и «Бич Бойз», — с гордостью произнес Крахмалёв, словно и сам пел песни английского ансамбля «Битл».

Александра не увлекалась англоязычными песнями, но тот ансамбль ей нравился.

— Миш, а кто такие «Бич Бойз»?

— Американский ансамбль, он начал петь еще раньше «битлов», которых «бойзы» звали ливерпульскими выскочками. А «бойзы» — братья. Кстати, как ни странно, тот и другой ансамбли распались, причем в живых остались Пол Маккартни из «битлов», а из «бойзов» — старший брат, забыл вот, как его зовут.