Дорога неровная - Евгения Изюмова

— Он умеет делать все! — приятель сказал это с такой гордостью, будто это он — Мишка Крахмалёв.

— А спроси у него, смог бы он сделать аранжировку одной моей песни.

— Здрасте! Спроси его сама! — приятель был без комплексов, встал и направился к соседнему столику. Вернулся вместе с Крахмалёвым.

— Вот, — показал на Александру, знакомься, — это Санька Изгомова, классная женщина и умная баба.

— Лёша, ты чего? — воскликнула Александра, чувствуя, что щеки полыхают пламенем. Ей почему-то не хотелось, чтобы Михаил понял приятеля превратно, с Алексеем они были просто друзья, и сегодня праздновали его день рождения с такими же, как он, «журналюгами».

— А чего? — Алексей изумленно уставился на неё. — Я, понимаешь, её хвалю, а она, как это ты любишь говорить? Фордыбачит! А это — Миша Крахмалёв, лучший музыкант и аранжировщик в городе, то, что тебе, Сань, надо. Бери и пользуйся, — и хитро подмигнул, намекая на её одинокое положение.

Тут оркестранты приступили к делу, зазвучала медленная музыка, и Крахмалёв пригласил Александру танцевать. А у неё закружилась голова, она еле удерживала дистанцию, чтобы не припасть к груди Крахмалёва. Однако следовало вести светский разговор, в котором Александра никогда не была сильна, предпочитая конкретность, потому сразу приступила к делу:

— Михаил, вы можете сделать аранжировку одной песни, её написал не профессионал, но, мне кажется, она неплохая, из неё вполне можно сделать эстрадную песню.

Могу, — и назвал цену.

Александра прикинула: дороговато, но если Алексей прав, и Крахмалёв — лучший аранжировщик в городе, то не стоит мелочиться.

— Хорошо, я согласна.

Михаил скептически уставился на Александру, мол, что это за новоявленная композиторша. Но согласно кивнул, дескать, я тоже согласен.

Через две недели Крахмалёв позвонил и сказал, что аранжировка готова, пригласил Александру к себе домой на прослушивание.

Александра шла на ту встречу с трепетом в душе, словно на первое свидание, которого, в сущности, не бывало у неё никогда. С Антоном Букаровым случился роман в письмах, с Нетиным иногда возвращались вместе с работы, и только: дома стояли рядом. Виталий сам прибегал к Дружниковым домой, Иван Дугинец — тоже. С Николаем Галушиным желания свидеться даже не возникало. Были встречи с другими мужчинами, но не охватывало ещё ни разу такое волнующее чувство, когда хотелось взлететь.

Михаил, видимо, готовился к встрече: в однокомнатной квартире было чисто. Александра стыдливо подумала, что у нее не всегда бывает так аккуратно. Он помог раздеться, провел Александру в комнату, усадил в кресло. А потом включил синтезатор…

Александра слушала музыку и не верила своим ушам: это — мое? А Михаил сидел в другом кресле, искоса поглядывал нетерпеливо, ожидая, видимо отзыва. Отзвучал последний аккорд, а она всё не могла вымолвить даже слова, изумлённо думая: «Это — мое?»

— Вам понравилось? — не выдержал Крахмалёв.

— Понравилось?! Да я даже представить не могла, что так будет здорово! Миша, вы — гений!

Крахмалёв вспыхнул всем лицом, стеснительно улыбнулся, в глазах засветилась не только радость от похвалы, и ещё появилось что-то такое, отчего сердце Александры сладко заныло. Ей бы обнять Михаила, расцеловать, словно выражая свою благодарность, а она сидела, как примороженная, в кресле… И если бы знала, что Михаил ждёт первого её шага, первого зазывного движения! Но Александра ничем не показала в тот момент, что Михаил ей очень нравится. Не умела она того, воспитанная матерью в пуританских условиях, ей было стыдно сказать о своих чувствах первой… Она даже не подозревала, что к ней пришла любовь, настоящая большая любовь, такая же, которая мучила и её мать. Александра повторяла путь матери, вернее, наступила на те же грабли: Крахмалёв после развода с женой крепко «подсел» на алкоголь. Судьба словно говорила Александре: «А ты, милая, как поступишь?»

Александра стояла на остановке, и её лицо светилось от счастья. Люди смотрели на женщину с улыбкой. Они просто не могли не улыбнуться Александре, потому что счастливый человек — щедрый человек, он делится своим счастьем со всеми, не понимая, что своим счастьем делиться можно только с любимыми, больше ни с кем.

«Вот так! — думала Александра. — Я — счастливая, потому что Бог мне дал большое любящее доброе сердце, которое закалил неприятностями, открытую душу, готовую принять добро и дать радость людям. Разве это плохо? Нет, это прекрасно! Так что я — счастливая!»

Крахмалёв предложил Александре записать песню на студии звукозаписи, где работал его друг. Александра сначала испугалась — голос имела слабый, камерный. Пела с друзьями, и только. Но это был повод познакомиться с Крахмалёвым поближе, и она согласилась.

Михаил оказался жестокосердечным руководителем, иной раз до крика доходило, когда Александра не попадала в темп, вступала в песню не вовремя, не могла взять нужную ноту: дело свое Крахмалёв любил и не терпел, если что-то не получалось. Тогда и она «взрывалась», орала в ответ: «Не смей на меня кричать!» Две недели мучались, но песня получилась, и когда она, отшлифованная, сведенная из десятков дублей в одно единое, прозвучала, то Александра не поверила, что это пела она. Крахмалёв от избытка чувств облапил женщину и тут же отскочил, но похвалил:

— У вас широкий голосовой диапазон, Александра Павловна, только голос необработанный, не тренированный.

К Александре неожиданно пришла дикая, сумасбродная идея: выпустить компакт-диск. Тут же и высказала идею. Крахмалёв сначала был ошарашен, а потом заинтересовался. Александра на следующий день принесла ему несколько своих песен. Крахмалёв прослушал и сказал, чтобы она записала песни без аккомпанемента своей гитары.

— Что, уши в трубочку скручиваются? — съехидничала Александра, но Михаил оставил ее «шпильку» без внимания.

Любовь шагала рядом с Александрой каждую минуту, и в зависимости от того, наполнялась ли душа её надеждой на более близкие отношения с Михаилом, или же, наоборот, так менялось и настроение. А Крахмалёв не делал навстречу даже шага, и хотя Александра почти с первых дней знакомства перешла на «ты», он упорно обращался к ней по имени-отчеству. Михаил даже не заметил, как физическое влечение к Александре перешло в глубокое уважение, и он даже прикоснуться к ней боялся, потому такое обращение было для него щитом. А от невозможности сблизиться — сам же поставил барьер — Крахмалёв неожиданно ушел в запой, хотя они решили записать песенный альбом на лазерном диске.

Александра несколько раз приходила к нему за обещанными аранжировками, а тот лишь руками разводил. Падал на софу и просил: «Посидите со мной…» — и мгновенно засыпал с блаженной улыбкой на лице. И она сидела рядом в кресле, смотрела телевизор, ждала, когда очнется, потому что не могла уйти — замок входной двери у Михаила не защелкивался при хлопке, а закрывался на ключ.

Сидела и думала: «Ты — моя боль, моя радость, о ней не надо никому знать. Я до сих пор не знаю, кто мы друг для друга, но иногда я думаю, может, и в самом деле, не тебя мне дал Бог, я меня — тебе? Может, мне суждено не только новую жизнь начать с тобой, а возродить тебя к новой жизни? Может быть…» — и от таких мыслей теплая волна нежности поднимала Александру и несла в такие глубины мечтаний, что сами собой рождались новые песни. У Александры словно крылья выросли за плечами, потому будто сами собой сложились несколько песен. Однако Крахмалёв не знал, что песни посвящены именно ему, а она во время записи улыбалась, словно в любви ему признавалась, Крахмалёв же злился, потому что голос у Александры изменялся.

… Александра бродила по каким-то дорогам, пока не оказалась в Москве. Она очень хотела попасть в какую-то библиотеку, и упорно шла к этому зданию под дождем, по глине, и платье её, ноги стали грязными, заляпанными, но Александра отмыла их водой возле колонки, и вода та почему-то была не ледяная, а теплая-теплая… А вдали светились купола церквей, и таким теплом оттуда веяло, что стало необыкновенно радостно на душе… А дождя уже не было, светило солнце и голубело небо.

Александра увидела, что под одним из куполов — звонница, потому подошла ближе и по винтовой лестнице поднялась на звонницу, подошла к колоколу, тихонько потянула за канат била. Било слегка коснулось колокола, и тихий басовитый звон раздался над городом. Но она понимала, что не должна бить в колокол — мирянам разрешается звонить в колокола только в Пасху. Однажды Александра попробовала позвонить — получилось неуклюже, но в сердце поселилась радость, не покидавшая его весь день: словно свежей воды напилась в жаркую пору.

Александра спустилась вниз и увидела рядом с Храмом Геннадия. Это было так неожиданно, что Александра споткнулась на нижней ступеньке, и упала бы, если бы не ухватилась за поручень.