Фантастические тетради - Ирина Ванка

— Что ты, опомнись! Если б анголейцы имели такое оружие, разве я ходил бы теперь с обрубками. Я окончил бы географическую школу. Я стал бы ученым и путешественником.

Кисточка, упавшая изо рта писаря, образовала живописную черную лужицу у нулевой отметки шкалы эр и веков. Лужицу, похожую на черную дыру среди белого полотна не начатой книги жизни альбианских цивилизаций. Бароль аккуратно поднял ее, макнул в чернила и вставил жеваным концом в рот Махола.

— Пиши, дед. Все что хочешь. От саимовых сказок про Кощея Бессмертного до биологии тамаципа. — Он спешно вышел на веранду, чтобы дать старику порыдать. Приступы отчаяния среди подданных случались теперь нередко, и Баролю все труднее было бороться с этим. Каждый затопленный камень фундамента в Староприканской долине провоцировал здесь новую волну пессимизма. Зловредный Борщ уже не мог уснуть, пока не разрыдается у кого-нибудь на плече или не завоет на весь выруб о том, что жизнь на этой промокшей планете становится невыносимой. Что Бароль сам во всем виноват и если бы не бесовская авантюра, затеянная его дедом, правоверные альбиане жили бы под солнцем и благодарили богов. Что дед Бароля, его чокнутый отец и все его ублюдочные родственники самим небом были посланы для проклятья и получат сполна…

Остудив душу под водопадом струй, Бароль остался доволен. Некоторые пикантные подробности частной жизни Андроля Великого ему удалось сберечь от летописца. История никогда не узнает, что ее герой, провалившись в глубокую впадину на Косогорских разломах, повел себя отнюдь не самым героическим образом. Впрочем, в тот год юный Андроль еще мечтать не мог о будущей славе. Как, впрочем, горный хребет, берущий начало на равнине между Старой Прикой и Папалонией и упирающийся скалами в Босианский залив, еще не думал называться Косогорьем.

Провалившись в темную пещеру, испуганный отрок заголосил так, что чуть было не оглох от эха. Пещера была на редкость глубокой. Он скользил по камням вниз, и вопли растекались мощными потоками во все стороны пещерного пространства. Едва ощутив опору под ногами, Андроль начал молитву, потому что не было в его землях веревки такой длины, чтоб дотянуться до дна могилы. Спасти его теперь могла только милость богов. Но до богов в то время сумел бы докричаться не каждый горластый богомол. И то лишь в случае, если молельня подпирала шпилем небеса над вершиной горы. Андроль, разуверившись в спасении, перестал бормотать молитвы, заткнул уши, чтобы не оглохнуть еще больше, и во весь голос стал призывать на помощь, то убеждая по-хорошему, то угрожая расправой всему альбианскому пантеону.

Пока фарианская стража на краю пропасти, содрогаясь от страха больше, чем от подземного гула, в бешеном темпе плела веревки из подручных лиан, к горе стали медленно стягиваться ингурейские отряды. Они настороженно осматривали местность, прислушивались к вою, доносившемуся из глубин, недоумевали, отчего грызуны и прочие норные твари, в панике бросив жилища, ринулись в долину… Шло время. Ингурейцы плотным кольцом окружили говорящую гору, взяв ее в плен вместе с таинственным исполином, засевшим в утробе. Тот исполин казался им куда более достойным противником, чем жалкие твари, скрывающиеся в лесах. Священное оцепенение охватило воинов, и восхождение началось. Тем временем неведомый великан перестал осквернять небеса богохульными речами, а фарианская свита, обвязавшись веревками, спустилась в пещеру и с большим трудом извлекла обезумевшего юношу на свет. Андроль сопротивлялся так, словно его из материнского чрева тянули в адское пекло. Спасатели вынуждены были грубо связать знатную особу и заткнуть рот кляпом, чтобы первый же встречный ингурейский отряд не покрошил их на корм стервятникам.

Оказавшись на поверхности, Андроль лишился чувств и пришел в себя, когда ингурейские воины, размотав длинные лестницы, один за другим стали проникать в недра пещер. Андроль открыл глаза и вмиг окосел от света. Его движения вдруг стали до странности неуклюжими, речи — до безобразия бессмысленными, а весь смысл жизни отныне был подчинен одной безумной идее — спуститься обратно. Страже пришлось проявить незаурядную бдительность, чтобы Фарианские земли не лишились наследника престола. Лишь забравшись в темный мешок, Андроль мог чувствовать себя в комфорте и безопасности. Но его безумие проходило, взгляд становился яснее, движения увереннее, и однажды он сказал своим слугам: «Не рубите лестницы. Иначе ингурейцы не смогут спускаться вниз». «Но без лестниц, — возразили слуги, — они не смогли бы подняться обратно». «Они и с лестницей подняться не смогут», — ответил Андроль. Так в историю альбианских цивилизаций пришла новая эра. Войны утихли. Оставшиеся в живых отряды ингурейцев уже не представляли опасности. Вслед за войнами прошли болезни, опустошившие старые города и вырубы; уцелевшие скитальцы стали возвращаться к своим прикам.

После основания Новой Прики на восточной вершине Фарианской горы история стала ясна и логична. Единственное, что Бароль отказывался понимать напрочь, — почему ни одна из передряг, ни единая, даже самая свирепая зараза ни разу не затронула его восточных соседей-босиан? Отчего им испокон веку все сходит с рук? Почему они безнаказанно заполонили леса вдоль восточного побережья и ни одна экспедиция к морю еще не обошлась без встречи с этими хитрыми, подлыми и очень ловкими тварями, которые воруют все, что могут на себе утащить, передвигаются по деревьям быстрее, чем по траве, и прячутся так умело, что в кроне кедра гадкую рожу босианина не отличить от мясистой шишки. В сущности, по убеждению Бароля, от ингурейцев босиане не отличаются ровным счетом ничем, кроме одного, но чрезвычайно важного обстоятельства: каждая босианская особь с младенческих лет усвоила одну неотвратимую истину — в вырубе на высокой горе сидит беспощадный монстр по имени Бароль, которого опасаются сами боги. Этот монстр вмиг оторвет руки и ноги каждому желающему повоевать. К сожалению, твари-ингурейцы этой истины были лишены. Но многие до конца дней своих запомнили голос исполинского чудовища Косогорья и вряд ли согласились бы променять свое место в преисподней на близкое соседство с его внуком.

Глава 4

Промокший Саим среди ночи ворвался в писарню и обнаружил Махола, уснувшего с кисточкой в зубах над чистым срезом сосны.

— Где он?

Спросонья Махол едва удержал равновесие и долго моргал, прежде чем силуэт Саима принял четкие очертания и перестал растекаться пятном по темному фону ночного неба.

— Уже вернулись?

— Где Бароль? Я обыскал весь выруб.