Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2 - Андрей Болотов

 — «Ну отец мой; ну отец мой!

 — Ну! отец твой! скажи–ка ты мне, где межевщик теперь?… Когда будет межевать здесь?… Виделся ли ты, сударь, с ним?… Какой спор был у вас с Раевскими?… Сколько у вас дачи?.. сколько пустошей?… естьли окружная? Эти вопросы затмнили у него все понятие; он прежде говорил скоро, а тут удвоил еще слов поспешность. Татата, татата, татата и вышло наконец, что всего того он не знает и так как бы он не тутошный владелец был и межеванье от него еще за сто верст было.

 — Боже мой! сказал я, что это за владельцы! Не знают сами своей дачи и ничего, одним словом, не ведают.

 — Как это вам не стыдно! продолжая, говорю я, люди вы старые, век изжили дома, а по сю нору дачи у вас невыписаны. «Вот тот виноват, то сёсь виноват». — Нет, говорю я, все вы виноваты; да по крайней мере изготовились ли вы к межеванью?… Есть ли у вас поверенные? Даны ли им верющия письмы? поданы ли сказки?

 — «Нет».

 — Так! я уже знаю, что нет, да чего же вы ждете?

 — «Да на что мне поверенного и верющее письмо? Я сам дома».

 — Вот то–то хорошо, говорю я ему, сам по межам везде и таскайся.

 — «Да как его написать? я не знаю.»

 — Вот так–то лучше скажи, говорю я ему. Так сыщи–ка лучше бумажки и садись, напиши, а я тебе буду сказывать и после засвидетельствую.

 Между тем как мы с ним все сие говорили, пришел старик другого соседа, поверенный Андрея Ивановича Каверина. Тот не успел войтить, как мне в ноги.

 — «Сделай, батюшка, милость, избавь меня от увечья».

 — Что такое? спрашиваю я у него. Он опять мне в ноги, и опять сделай я над ним, бедным, милость, а то уже ему в бок несколько ударов досталось. Вышло наконец, чтоб написать ему сказку.

 Поверитель, истинно сжалился я на бедного старика, который по справедливости всех их тут был умнее, и говорю: — вот у меня сказка есть, списывайте с нее.

 — «Хорошо батюшка. Да кто нам ее напишет?»

 Я спрашиваю, нет ли какого писца? однако не тут–то было. Что мне оставалось делать? Ох вы! вы, вы! сказал я тогда, и положил сам уже им написать сказку.

 Насилу нашли бумаги, насилу перо, насилу чернила.

 Между тем покуда я писал, принудил я хозяина своего одеваться и говорю, чтоб он ехал со мною в поле. Беспрекословно он тогда уже моему приказанию следовал, послал за лошадьми и сам стал одеваться.

 Написав сказку, собрался хозяин мой писать верющее письмо. Я принужден был ему от слова до слова сказывать, и как бы то ни было, но наконец мы с ним написали, хотя, правду сказать, писец он не из прытких и много на то походит, как пословица лежит: «набродил как курица», но это не мешало. Надлежало тогда ехать в поле, и мы собирались…

 Между тем шел уже двенадцатый час, и был уже в исходе. Я еще все–таки не обедал, а у хозяина моего и на уие не было меня накормить, а согрел только для меня чаю и напоил.

 Что это такое? думаю я, неужели у нас все еще утро? или он уже вечером почитает? Совсем тем вижу я, что он меня в плотную отбояривает.

 Разговорились про груши, он навязывает на меня груш. Тотчас их подали, тотчас велел завязать и велел моему малому отдать, власно как бы я уже совсем домой ехал, а того власно как бы и не слыхал, что я велел из одноколки своей лошадь выпречь и оседлать, и что одноколка моя у него дома остается.

 Но у меня не то на уме было, а думаю, что у него конечно не готовлено обедать, что между тем, покуда мы будем ездить, обед у него изготовят, и для того вооружился уже терпением, и не говорю ему ничего о обеде. Но послушайте, что наконец вышло. Однако расскажу вам наперед наше путешествие.

 Иван мой Федорович сел на серого коня, я на своего старика иноходца, старик поверенный дядин за нами и слуги также, и поехали себе из деревни. Не успели мы выехать за дворы на поле, как и начал путеводитель мой хвастать.

 — «Вот, отец мой! говорит мне, посмотрите–ка на каверинскую дачу, вот какая она! и стал указывать во все стороны. — Это вот все она, это каверинское, это наше. Есть чем помянуть дедушку Илью АгаФоновича, оставил по себе память; есть чем повеселиться, отец мой!»

 — Все это хорошо, ответствую я ему, все это изрядно; но оставим это, а поведите меня по рубежу, и в те места, где к вам межеванье коснулось и где я слышал, что у вас сумнительное обстоятельство есть.

 — «Изволь, отец мой, изволь!»

 Но со всем изволением своим ведет меня совсем в другую сторону, и завел бы Бог знает куда, если б уже давичный старик не вступился и ему не сказал: «не туды, сударь, изволите вести.»

 — «Да куда ж, да куда ж, б … кин сын? Поведи–же ты!»

 — «Извольте сударь; сюда, да вот туда ехать. Там надобно нам Андрею Тимофеевичу показать».

 Рад я был сему старику и велел ему вести и стаи уже у него обо всем расспрашивать, а Ивану Федоровичу дал уже волю, что хочет говорить. И тут–то, если б можно было все упомнить, что и каким образом он говорил, целую бы книгу можно б было написать, а совсем тем все такое, что до тогдашних обстоятельств нимало не касалось: все только любовался величиною дачи, и всякое местечко указывал, что ото все каверинское владение, и, ей–ей, раз сто повторил он это.

 — «Вот, отец мой, есть чем полюбоваться! Что б … кин сын межевщик мне сделает! Посмотрит–ка он, пожалуй. Я его поведу; я ему покажу, любуйся себе, пожалуй, есть где прогуляться».

 Нельзя было, чтоб мне, слыша все сие, несколько раз хохотать не приниматься, а особливо увидев, что он, при всем своем хвастовстве и знании рубежей, столько же их знал, сколько я, будучи посторонним человеком и приехавши в те места впервые от роду. Словом, он дивился сам даже, когда старик стал отводить свое владение и, при удивлении моем, для чего он не знает, искренно мне признался, что он сам там никогда не бывал.

 Но как бы то ни было, но мы продолжали свой путь; а между тем старался я расспрашивать и из слов мужичьих выбирать и доходить сам до настоящего порядка; и признаюсь, что для меня была это не малая комиссия и насилу, насилу мог я добраться.

 Тогда–то уже пошел я как по лестнице, и стал уже сам им все толковать и о собственных их дачах им порядок сказывать. Признались они все, что я так и дело говорю, и затвердили, что сам Бог принес меня к ним для наставления, а без того б они этого ничего не знали.

 Но тут оставалась для меня еще комиссия, а именно: как бы им натолковать, коим образом им при межеванье поступить, чего не проронить, и чего остерегаться; ибо самому мне при межеванье быть было не можно. Но дело сие превосходило всех их понятие, и я принужден был изыскивать новые роды изъяснениев, каким бы образом им все нужное в голову вложить.

 О, сколько раз принужден я был при том смеяться, досадовать и сердиться; ибо начну говорить и толковать Ивану Федоровичу, но Иван Федорович не в ту сторону едет. Не зная ничего о нынешних межевых делах, бранит только межевщика, не хочет на его смотреть.