Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

над окном во мху и давай честить водяного да так, что бывалые воины, сами умевшие садануть крепкое словцо, удивились, а Фома, расправясь с водяным, лег на брюхо и пополз дальше, огибая озеро.

Солнце уже успело подняться к полудню, когда вернулся Фома, мокрый до нитки, через прореху рубахи видна глубокая царапина, ободрался во мху о корягу, но был доволен.

— Нашел я обход! Мох плотный, даже кони пройдут, но доспех все же сымайте да на волокуши кладите, а то, кто его знает… — подмигнул Никишке, — вдруг водяной пошалит.

Со смехом да с прибаутками перевел Фома сотню через болото, а когда под босыми ногами захрустел горячий песок и чешуйчатые, как из бронзы отлитые, стволы сосен могучим станом встали перед людьми, Фома вернулся взглянуть на зеленый ковер зыбунов, потянул носом сладковатый запах мха.

— Хорошо!

Но сверху уже покрикивал Семен:

— Вооружайся, ребята, да побыстрей, побыстрей! И так сколько времени потеряли. Может, обогнал нас посол. Узнать бы, да кого спросишь: в лесу ни одной живой души нет.

Оказалось иначе. На полуживую душу набрел Семен. Уже проглядывала между стволами голубоватая полоса Волги, когда Семен услышал в стороне от тропы не то плач, не то стон. Свернув и проехав несколько сажен, Семен окаменел. Прикрученный веревками к стволу сосны, стоял по колено в муравейнике человек. Рот у него забит кляпом. Человек бился головой о ствол, корчился, обессилев, повисал на веревках и снова бился в корчах. Живого места на нем не было. Сплошной бурой шевелящейся массой облепили его рыжие муравьи.

Семен схватился за меч, несколькими ударами рассек путы, подхватил бессильно повалившееся тело. На зов первыми прибежали Карп Олексин и Фома.

— В Волгу его! Смыть нечисть! — коротко приказал Семен. Горло сдавило. Преодолевая тошноту и внезапно навалившуюся слабость, Мелик ухватился за сучок, зажмурился, замотал головой. Едва открыв глаза, увидел у себя на руке муравья. С омерзением сбил его щелчком на землю. Пошел к воде.

Берег в этом месте был закован в сплошную гряду огромных валунов. Человек лежал на большом плоском камне. Рубаху, порты с него сорвали, муравьев смыли, только несколько штук их еще копошилось в бороде да один впился, застыл в правом уголке губ.

Над человеком заботливо хлопотал Никишка, а чуть в стороне скорчился на камне Фома. Богатырские плечи его изредка вздрагивали. Фома, готовый поговорить по–своему и с лешим и с водяным, стыдливо отворачиваясь, неумело, кулаками вытирал глаза.

А на человека страшно было взглянуть: так он был изъеден. Лежал он, странно оскалясь, Семен не сразу понял, что губ у него нет. Мелик окликнул его. Человек дрогнул обрывком века, приоткрыл налившийся кровью глаз. На месте другого глаза — язва. Мутный глаз его вдруг ожил. Человек пошевелился, попытался приподняться, повалился, простонал:

— Сем... ка… ты?

— Отколь знаешь меня?

— Внук… я… деду Микуле… парнем был… над… тобой смеялся… ты… костры запалил… да и проспал… А ныне…

Смолк, впал в забытье. Призадумайся Семен, он, может быть, и вспомнил бы о внуке деда Микулы, деда он помнил и топор его никогда не забывал, но сейчас было не до раздумий. Мелик, став на колени, тормошил бесчувственное тело.

— Кто тебя так? Кто? Скажи, болезный!

— Подожди, Семен, — сказал, подходя, Тютчев, — Никишка, подними голову, разожмите зубы ему.

В руках Тютчева была чарка со столетним медом. Семен и Никишка помогли, человек проглотил мед, поперхнулся, закашлялся и открыл глаз.

— Ну вот! Медок крепок, для посла припасен. Действует!

— Кто тебя, болезный? — повторил свой вопрос Семен.

Человек снова начал приподниматься и снова опрокинулся на руки Никишке, но глаз у него не замутился, не потух. Ответ был хотя и тихий, но явственный:

— У Владимира меня захватили… у костра… маячного… Посол вкупе с князем Михайлой… подбивали идти… на… Москву… Коренья давали… князя Митрия… отравить… Я плюнул мурзе в морду, а он… меня… — замолк, будто забылся, но Семен, склонясь еще ниже, расслышал шепот —… он меня… в… муравейник.

Тут сорвался Фома.

— Семен, оставь меня с ним! Не могу я посольскую службу служить! Не стерплю! Беды наделаю! Зарублю мурзу, зарублю князя!

Семен вспомнил нож Ваньки Вельяминова, понял Фому. Переглянувшись с Тютчевым, ответил:

— Ладно, оставайся. Человека тож нельзя бросить помирать одного, кому–нибудь при нем быть надо. Никишку возьми себе в помощь.

12. БЕЛОЙ НОЧЬЮ

Светлое, зеленоватое небо холодным прозрачным куполом опрокинулось над землей. За Волгой над широкими поемными лугами, горела бледная полуночная заря. Из–за кружева задремавших в ночной прохладе елей виднелись и Волга и впадавшая в нее Молога, на них — ни волны, ни струйки. Будто зеленое зеркало лежало внизу, и, как в зеркале, в воде отражался тот берег, а на нем темный городок Молога.

Кто знает, спала ли Молога в ту ночь или только затаилась, потушила огни и поглядывала на правый берег Волги, где на прибрежных песках дымили костры татар и тверичей?

Сегодня вечером не открыли мологжане ворот перед князем Михайлой, и он вместе с Сарыхожей заночевал на берегу. Что замыслил князь Михайло? Может, поутру татары и тверичи пойдут на приступ? Пожалуй, сил справиться с Мологой у них хватит, но до утра было еще далеко, когда волжскую тишь прорезал крик стражи: