Табак - Димитр Димов

– Товарищ подполковник!.. Приехали.

Из комнаты вышел молодой белобрысый офицер в новеньком, ловко подогнанном мундире, который, казалось, говорил за хозяина: «Я окончил военное училище и знаю, как должен выглядеть офицер». Лицо у юноши было умное, но совсем еще ребяческое. Ирина подумала, что он вот-вот щелкнет каблуками, по офицер только отрекомендовался:

– Подполковник Данкин.

– Я где-то встречалась с вами! – Ирина с трудом подавила улыбку, которая явно пришлась не по душе подполковнику. Но лицо ее внезапно омрачилось от набежавшею воспоминания. – Я вас видела в отряде, который задержал нас возле станции.

– Да. – Подполковник Данкин ничуть не смягчился и добавил холодным, официальным тоном: – Товарищ Морев телефонировал, чтобы вы располагались на втором этаже. Он оставил там за собой только одну комнату.

– Спасибо, господин подполковник.

– Я попрошу вас пользоваться черным ходом… Проход через штаб воспрещен.

– Как прикажете, господин подполковник, – ответила Ирина с язвительным смирением, равносильным дерзости.

У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, кто-то догадался бросить коврик для ног, и ступеньки были почти чистые. Поднимаясь наверх, Ирина улыбалась про себя и думала: «Вот она, революционная армии!.. Этому подполковнику, наверное, нет и двадцати пяти лет!..» А в это время подполковник Данкин, пунцовый от гнева, ужо сидел за пишущей машинкой и дописывал приказ о распределении минометов и противотанковых орудий. Он был глубоко уязвлен насмешливым тоном Ирины и старался между делом придумать ей в отместку обидное и меткое прозвище, но мысли его были так поглощены минометами и противотанковыми орудиями, что лучше «буржуазной гадюки» он ничего не придумал.

Пока подполковник Данкин остывал от гнева, Ирина обходила комнаты второго этажа, зажигая лампу за лампой. Все стояло на своих местах, как и в мирное время, до бомбежек. Она прошлась по всему этажу, испытывая странное чувство, что ходит по чужому дому. Беспорядок на первом этаже – бестолково сдвинутая мебель, грязь на коврах и на паркете, запах сапог и дешевого табака – не испортил ей настроения. Еще меньше волновали ее разрушения – бомба уничтожила террасу и зимний сад. Ей казалось, что она никогда не жила и не распоряжалась в этом доме.

И тогда ей стало ясно, что этот дом ей в правда чужой. Он не принадлежал ни ей, ни Борису, ни Марии, ни папаше Пьеру, по крестьянам, которые под палящим солнцем собирали табак, и рабочим, которые его обрабатывали на складах. Ирина, Борис и папаша Пьер были всего лишь грабителями и мошенниками, которые отняли этот дом у его настоящих хозяев – рабочих и крестьян. «Никотиана» была просто-напросто бандой, шайкой мошенников. Об Этом свидетельствовали и ее зловещая история, и множество загубленных ею жизней, и ее бесчисленные обманы, подкупы и насилия. Теперь шайку разогнали: одни мошенники гибли, другие беспомощно плутали в хаосе крушения. А обманутые и ограбленные вернули себе этот дом, построенный их трудами и на их деньги. Они и расположились, как у себя дома: устроили внизу штаб, и весь первый этаж пропитался запахом сапог и дешевого табака. Все это было так понятно!.. Трезвый, уравновешенный, острый ум Ирины верно оценил создавшееся положение, и она примирилась с происходящим без злобы в растерянности. А в это время сотни изнеженных женщин плакали, как дети, и бились в истерике, потому что милиционеры пачкали грязными сапогами их дорогие ковры и вселяли бездомных в их просторные особняки. Эти женщины не могли попять, что таково неумолимое течение жизни, в которой все взаимообусловлено, и поэтому паразитизм одних не может не вызвать гневного бунта других.

Ирина поняла, что события подошли к своему естественному концу и что ей придется уйти отсюда. Как проигравшийся авантюрист, она должна была искать удачи где-нибудь в другом месте. Но какая-то странная усталость, какое-то гнетущее ощущение пустоты, паутиной опутавшее ей душу, безнадежно сковывали и убивали малейший ее порыв. Конечно, грязные сапоги на персидском ковре, крах и экспроприация «Никотианы» были ей все же неприятны. Они лишали Ирину богатства, власти и угодливых поклонников, которые слепо исполняли все ее прихоти. Как любой умный авантюрист, она предусмотрела возможность такого конца и, владея деньгами за границей, могла уехать туда и продолжать прежнюю жизнь. Но она смертельно устала и пресытилась жизнью! Если выкурить три сигареты подряд, четвертая покажется безвкусной. Если провести две ночи в любовных наслаждениях, третья покажется скучной. А Ирина вот уже десять лет курила одни и те же сигареты и проводила дни и ночи в одних и тех же наслаждениях. Ритуал этих наслаждений был неизменен – сменялись только действующие лица. Вот чем объяснялось ее дурное настроение. Вот почему она была так равнодушна ко всему на свете. Вот почему она была такой опустошенной, угрюмой, не способной ни радоваться, ни волноваться.

Теперь она убедилась, что, подобно Борису, напрасно мнила себя победителем в жизненной борьбе, что жизнь искалечила и опустошила ее, не оставив в ее душе ни капли радости, а одну лишь досаду, печаль и холодный пепел былых наслаждений. Таков был итог ее жизни, ее победы в мире «Никотианы».

Погруженная в свои мысли, она и не заметила, как, бесцельно зажигая электричество, обошла весь верх и остановилась перед дверью ванной комнаты. Возле одного крана лежал кусок простого стирального мыла, а на табурете за перегородкой валялось забытое дешевое полотенце. Ирина догадалась, что мыло и полотенце принадлежат «товарищу Мореву», которому, должно быть, приятно пользоваться ванной после долгих дней жизни в землянках партизанского штаба. Ей стало смешно, что он не догадался открыть шкафы и взять оттуда туалетное мыло, чистую простыню или свежее, выглаженное полотенце. Вероятно, он считал, что экспроприация не должна распространяться на личные вещи его брата и невестки, и потому обошелся собственным мылом и полотенцем, которыми пользовался в горах. А может, просто ушел с головой в работу и даже не догадался открыть шкаф.

Эти забавные и пустяковые размышления о Павле отвлекли Ирину от мыслей о своем внутреннем разладе. Ей захотелось узнать, в какой комнате он спит. Когда она обходила верхний этаж, мрачное, почти физическое отвращение не позволило ей хотя бы заглянуть в комнату Бориса. Но сейчас она подумала, что Павел, наверно, выбрал именно эту комнату, так как она была рядом с лестницей. Ирина поспешила убедиться, так ли это. Комната была в беспорядке. На ночном столике лежали автомат и сумка с патронами. На письменном столе разбросаны советские журналы и несколько советских книг. Постель была не убрана, а на кушетке валялись брюки с красными лампасами и китель с генеральскими погонами. Оружие на ночном столике говорило о том, что товарищ Морев не очень-то доверяет некоторым союзникам Отечественного фронта и попытка внезапного ночного переворота не застала бы его врасплох. По кителю можно было судить, что его владелец – генерал. Ирина нашла, что это вполне логично, если Данкин стал подполковником. А кто же удостоился ранга маршала? Нет, такого титула они еще не придумали. Ирина рассмеялась, но добродушно и весело, что было совсем не к лицу вдове генерального директора «Никотианы». Грязные сапоги на персидских коврах вдруг превратились в какой-то парадокс, в котором она, однако, увидела теперь что-то жизнерадостное, волнующее, согревающее человеческим теплом, и это мгновенно рассеяло ее скуку. Это был лишь зародыш какого-то нового чувства, но он походил на луч, блеснувший во мраке ее тоски. Теперь ей казалось, что радостью жизни веет и от давно не бритого, неуклюжего солдата-партизана, стоявшего на посту у подъезда, и от мальчишеского лица подполковника Данкина, и от генеральского кителя Павла, небрежно брошенного на кушетку. Она поняла, что это легкое волнение зародилось в ней в ту памятную ночь в Чамкории и что другим женщинам старого мира подобные чувства недоступны. И она снова подумала, что была лишь залетной птицей в мире «Никотианы» и что гибель фирмы никак не отразилась на ней.

Повинуясь врожденному женскому инстинкту, который так долго был подавлен праздностью и роскошью, Ирина принялась наводить порядок в комнате. Она оправила постель, прибрала на письменном столе и бережно сложила генеральский китель и брюки с лампасами. У нее становилось все легче и легче на душе – словно ей было приятно убирать комнату Павла. Но вдруг чей-то суровый голос приковал ее к месту:

– Кто вам разрешил входить в комнату генерала?

Она обернулась и увидела светлую, как кукурузный початок, голову Данкина. Подполковник держал в руках кулек с виноградом, буханку солдатского хлеба и кусок брынзы. Его маленькие, словно синие бусинки, глаза сверкали гневом.

– Разве па это нужно особое разрешение? – спросила Ирина. – Я вошла, чтобы навести порядок.