Жизнь замечательных времен. 1975-1979 гг. Время, события, люди - Федор Раззаков

— Не Герой, а дважды Герой Советского Союза!

Рассказывает О. Гриневский: «Все сели за большой стол, и хозяин, запинаясь, стал читать по бумажке позицию Советского Союза (известную из любой советской газеты) и при этом часто вытирал платком потеющий лоб. Палестинцам, заявил он, нужно добиваться своих прав на создание собственного государства, но при этом уважать права других народов, живущих в этом регионе. Это обоюдное признание и есть ключ к миру на Ближнем Востоке.

Обескураженные всем увиденным палестинцы никак не прореагировали на это заявление Брежнева…»

В пятницу, 8 апреля, Москва прощалась с Юрием Завадским. Урна с прахом выдающегося режиссера была выставлена в его родном Театре имени Моссовета, которым покойный руководил на протяжении 36 лет. Проститься с режиссером пришла практически вся театральная Москва, было много и рядовых москвичей. Знаменитый тенор Иван Козловский со слезами на глазах исполнил любимый романс Завадского «Выхожу один я на дорогу…». После панихиды траурная процессия отправилась на Ваганьковское кладбище. По воле покойного его прах захоронили в могилу матери.

А теперь из Москвы на время перенесемся в Ленинград, где в те дни разразился громкий скандал. Поводом к нему послужило снятие со своих постов главного редактора журнала «Аврора» Владимира Торопыгина и его заместителя Андрея Островского. Эка невидаль, скажет читатель. И будет не прав. Дело в том, что поводом к этим увольнениям явилось то, что эти люди позволили опубликовать на страницах своего издания стихотворение Нины Королевой, в котором выражалось сочувствие к расстрелянной царской семье. А это придавало скандалу уже не только литературную, но и политическую окраску. Приведу отрывок из злополучного произведения:

И в год, когда пламя металосьНа знамени тонком,В том городе не улыбаласьЦарица с ребенком…И я задыхаюсь в бессилье,Спасти их не властна,Причастна беде и насильюИ злобе причастна.

А теперь вернемся в Москву и заглянем «на огонек» к самому генсеку Леониду Ильичу Брежневу. Читателю наверняка интересно будет узнать, чем жили сильные мира сего. Но, если судить по дневнику Брежнева, жизнь у кремлевских небожителей была не шибко бурная: и возраст уже не тот, и время на дворе не нынешнее. Вот как, к примеру, провел Брежнев день 10 апреля (текст приводится без правок): «Был дома на даче — обедал. Борщ из свежей капусты. Отдых был на дворе дочитывал материалы.

Смотрел хоккей сборная СССР-Швеция — итог — 4–2 в пользу СССР (наша сборная, готовясь к чемпионату мира, проводила серию товарищеских встреч в Скандинавии. — Ф. Р.). Смотрел «программу времени». Ужин — сон».

12 апреля свершилось то, чего с таким нетерпением ждали сразу несколько учреждений страны: МВД, Министерство финансов и Госбанк. А именно: был арестован Виктор Баранов, который вот уже несколько лет наводнял страну фальшивыми купюрами самой высокой пробы. Произошло это следующим образом.

Утром того дня Баранов приехал на рынок города Черкесска, чтобы сбыть очередную партию фальшивок. Но нарвался на дотошного агронома совхоза «Унцукульский» Шарапуттдина Магомедалиева, который торговал фруктами и заподозрил в протянутой ему покупателем двадцатипятирублевке фальшивку. Агроном тут же поднял такой вселенский крик, что на него сбежался чуть ли не весь рынок (чуть позже за оказанную органам МВД помощь агроном будет вызван в Москву, и сам шеф МВД Щелоков вручит ему именные часы). У Баранова был шанс скрыться с места преступления в первые же секунды скандала, но он предпочел остаться, решив, видимо: будь что будет. Его привели в отделение милиции и изъяли из карманов 77 фальшивых «четвертаков». У него и здесь был шанс откреститься от этого «добра» — сказать, что нашел, купил, да мало ли что еще, но он опять предпочел не юлить и во всем сознался. Так и сказал: «Я тот, кого вы ищете».

Однако пиком операции явилось даже не само задержание, а поразившая бывалых обэхаэсэсников картина, которая открылась в сарае Баранова на улице Железнодорожной в Ставрополе. Когда они увидели специальное прессовое оборудование, типографские заготовки, пластины, красители, клише и даже «шаровую мельницу», у них глаза на лоб полезли. Только тут им стало ясно, что задержанный не врал, когда утверждал, что работал исключительно в одиночку.

Продолжаются мытарства спектакля «Царская охота» по пьесе Леонида Зорина, который из-за претензий цензуры никак не может выпустить труппа столичного Театра имени Моссовета. Как мы помним, главным мотором этого процесса выступал руководитель театра Юрий Завадский, но он несколько дней назад скончался. Цензоры из Главлита надеялись, что теперь-то заступников у этой постановки поубавится, но ошиблись. 13 апреля (спустя пять дней после похорон Завадского) автор пьесы и еще несколько драматургов организовали новый прогон спектакля (первый, как мы помним, состоялся в конце марта). Вспоминает Л. Зорин:

«Было странно, что после этих двух лет актеры не возненавидели пьесу. Но нет! Хотя зал был фактически пуст, со сцены бил электрический ток, сошлись, сплелись в едином пучке отвага, отчаяние, вдохновение. И после того, как в последний раз вознесся голос Елизаветы: «Алеша, милый!..» и стоном, рыданием откликнулся Алексей Орлов, в зале раздались аплодисменты, что на просмотрах такого рода всегда считалось недопустимым.

На следующий день я узнал, что требуются очередные купюры. Я отказался «пойти навстречу» — больше не трону и запятой. В конце концов было сообщено, что дата премьеры еще неизвестна, однако 20 апреля мы можем сыграть «спектакль с публикой», так называемую «замену»…»

И вновь заглянем в дневник Леонида Брежнева. 13 апреля его рука вывела следующие строчки: «Утро — обычные мероприятия домашние. Брали кровь из вены. С 11 часов переговор с Даудом. Вопрос о встрече один на один отпал. Отдыхал — здорово — обед. Работа с Дорошиной (Галина Дорошина — помощник Брежнева. — Ф. Р.)».

А вот запись от 14 апреля: «Сделал дома — помыл голову Толя. Вес 86-700. Переговоры с Подгорным — о вручении мне комсомольского билета. Вручение комсомольского билета № 1 (Брежневу также вручили высшую награду комсомола — золотой Почетный знак ВЛКСМ. — Ф. Р.). Речь Тяжельникова (тогдашний 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ. — Ф. Р.). Мое выступление. Галя читает подвал из «правды» об ограничении стратегических вооружений. Кто авторы этого материала. Обед и отдых 2.30-4.10».

В пятницу, 15 апреля, когда вся страна работала, Брежнев, судя по дневнику, отвел душу на охоте. Отдых спорился: генсек подстрелил аж четырех уток и одного кабана (последнего, вполне вероятно, «подкосил» не он, а кто-то из охраны).

Между тем страна наслаждается новым шлягером от Давида Тухманова и Анатолия Поперечного — «Соловьиной рощей» в исполнении Льва Лещенко. Песня столь популярна, что доносится чуть ли не из всех щелей и ретрансляторов — как говорится, даже из утюгов. В апрельском номере журнала «Кругозор» появился ее гибкий вариант, что послужило причиной еще более мгновенного пропадания этого и без того популярного журнала с прилавков магазинов. Как и положено истинно народному хиту, песня имеет и свою интерпретацию: первая строчка припева поется «и с полей доносится «налей».

Кстати, самому Лещенко эта песня поначалу совершенно не глянулась. Он даже подумал, что ее ждет та же участь, что и предыдущее их с Тухмановым творение — песню «Двадцать три часа полета», которая, что называется, не пошла. Однако в истории с «Рощей» Тухманов настаивал, что уж эта песня обязательно станет шлягером. Лещенко его оптимизма не разделял: ему казалось, что у песни полуцыганский припев, да и все остальное — не очень. С дачи композитора в Переделкино, где произошло его первое знакомство с песней, певец уезжал в подавленном состоянии. Не самым лучшим образом он чувствовал себя и во время записи будущего шлягера в пятой студии Дома радиовещания. Там всем заправляла жена Тухманова поэтесса Татьяна Сашко, что едва не привело к скандалу. Впрочем, послушаем рассказ самого Л. Лещенко:

«Все бы ничего, но тут к нам на запись явилась Татьяна и начала буквально, что называется, вытягивать из меня душу, а проще говоря, привязываться к каждому моему слову. То, по ее мнению, я не так спел фразу, то это слово надо петь «открыто», а вот это — «закрыто»… Здесь надо учесть, что я все-таки был в то время уже достаточно зрелым и опытным артистом, прекрасно знающим свои певческие и актерские возможности. И потому к концу записи я находился в предыстерическом состоянии, еще бы немного — сорвался бы, послал всех подальше и хлопнул дверью. Тем более что писали мы эту песню, по моим меркам, чудовищно долго — три или четыре часа, «колдуя» буквально над каждым ее словом! Я же привык записываться «с лету», делая обычно один или два дубля, так как пел всегда интонационно очень чисто и актерски точно, что авторов устраивало полностью. А тут — настоящий кошмар…