Омут памяти - Александр Яковлев

Путешествуя по океану прошлого, вижу и блаженные паруса флотилии гениев, плавающих в вечности истины. Бригантины Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова, Чайковского, Мусоргского, Репина, Левитана, Моцарта, Сервантеса, Леонардо и Шекспира никогда не будут выброшены на свалку океана. Так же как и парусники Александра II, Столыпина и Николая II, Вашингтона и Рузвельта, Махатмы Ганди и Боливара. Хочется, чтобы кто-нибудь и из лидеров российского возрождения удостоился такого признания истории.

Пройдут годы, и, возможно, людская память водрузит на исторический постамент имена реформаторов конца XX века за их мужественный вызов большевистскому тоталитаризму. Но пока российский ковчег плывет без руля и без ветрил, плывет по океану смуты.

И все же, что такое для России 15 последних лет XX столетия? Решены воистину исторические задачи. Конец моноидеологии, моновласти, монособственности, гласность, свобода слова и совести, парламентаризм снизу доверху, прекращение политических репрессий и "холодной войны".

Те, кто галдят о крахе демократии, голоде народа, разрушении духовных ценностей, пытаются внедрить в наше больное и восприимчивое сознание беспамятность, выжечь из сознания эпоху рабства, когда большевизм уничтожил саму личность, превратив ее всего лишь в функцию государства. Большевики делают вид, что не было предательства России в 1917 году, не было братоубийственной гражданской войны, организованной Лениным, не было кровавого месива репрессий и геноцида народов России, не было тысяч разрушенных храмов и расстрелянных священников. Ничего не было, кроме добрейшей власти. Уже забылось, что советский человек был лишен частной собственности, дабы не капитализировался, дабы оставался насекомым, в лучшем случае мелким грызуном.

Михаилу Горбачеву, Борису Ельцину и Владимиру Путину достались руины коммунизма и руины империи. В бывших советских республиках местные феодалы в свое время упорно внедряли стереотип, что их грабит Россия. Но как только Москва окончательно обнищала, Союз рассыпался, бывшие союзные республики разбежались, прихватив с собой российские земли. Впрочем, пусть люди в этих бывших республиках живут по своим понятиям, по своим законам. Бог им в помощь! Жаль только, что в некоторых странах так называемого ближнего зарубежья ленинско-сталинский социализм вылез наружу в своем первородном обличье, внутри он всегда был феодализмом. Только место "вечно живого учения" занял "вечно живой национализм".

С трудом расстается с имперством и нынешний российский режим. Нужна страшная по силе политическая воля, чтобы Россия занялась внутренним обустройством, благо что пространства-, ми не обижена. Занялась подъемом деревни, благоустройством городов, строительством дорог, жилья. Чтобы каждая семья владела землей. И для прокормления, и для залога, и для отдыха.

И все же я не перестаю поражаться, что за столь короткий срок так кардинально преобразилась страна. Загадочная земля и загадочная психология, странная власть и странный человек. Просто не могу лишить себя удовольствия сравнить образ мышления в высшем эшелоне власти всего за год до перестройки с тем уровнем оценок, которыми живет российское общество сегодня — на переломе веков.

…Весна 1984 года. Экономическая и политическая стагнация. Вместо реального дела занялись редакцией программы КПСС. По настоянию Горбачева я был включен в рабочую группу по подготовке текста. Сидели на даче в Серебряном бору. Поскольку все видели, что интриги и борьба в Политбюро развертывались вокруг двух имен — Черненко и Горбачева, то меня в этой рабочей группе встретили весьма настороженно как "человека Горбачева". Руководил работой помощник Черненко Александров-Агентов. Мои замечания и предложения, как правило, отводились без обсуждения.

Мне все это надоело. Однажды я посетовал Горбачеву, что не вижу смысла тратить время понапрасну в этой комиссии, но Михаил Сергеевич сказал, чтобы я сидел, слушал, наматывал на ус и активно участвовал в дискуссиях.

И кто же знал, что уже через два года именно мне придется представлять XXVII съезду новую редакцию программы партии.

Однако вспомнил я этот случай в связи с расхожей критикой перестройки за ее медлительность, бесплановость, стихийность и т. д. Бесконечно "храбрые" нынешние публицисты упорно не хотят анализировать предперестроечную обстановку. В этой связи я хочу рассказать об одном совещании по программе КПСС, которое провел Черненко. Я был на этой встрече. Она состоялась 25 апреля 1984 года, как раз за год до начала Перестройки.

О чем там говорилось? Приведу несколько тезисов из речей тогдашних правителей страны. Первым говорил, понятно, Черненко. Он начал с заявления, что действующая программа верна, но нужны некоторые поправки. При редактировании надо "строго исходить из социалистических идеалов". Подчеркнуть тезис о "длительности периода совершенствования социализма". В центре должна быть мысль об основной стратегической линии социализма, то есть о достижении социальной однородности общества. Говорил Черненко о "формировании нового человека", "несокрушимом единстве партии и народа", а также о том, что Советскому Союзу еще долго придется иметь дело с внешними врагами, что КЦСС — это неотъемлемая часть международного коммунистического движения, которое "ширится и крепнет". Иными словами — набор банальностей.

Вслед за ним речь держал Борис Пономарев — главный в то время теоретик партии. Он с ходу заявил, что выступление Черненко — это и есть программа партии. Секретарь ЦК Михаил Зимянин не захотел отставать от предыдущего оратора и повторил, что речь Черненко — "воистину программная", на ее основе уже сейчас надо развернуть "широкую пропагандистскую работу". Андрей Громыко оперировал тоже банальностями, но до подхалимажа не унизился. Академик Федосеев говорил о "проклятых пережитках прошлого". Выступал и Горбачев. Он тоже предложил положить выступление Черненко в основу работы, говорил о необходимости поднять "значение ленинского наследия". Выступали и другие члены комиссии с похожими тезисами.

Не думаю, что есть необходимость как-то комментировать эти лишенные какого-либо смысла слова, которые были не только ритуальными, но и представляли собой основу политики. Штампы аргументировались стереотипами, а стереотипы — штампами. Руководство страны было не в состоянии реально оценить социально-экономическую обстановку. По моим наблюдениям, некоторые члены Политбюро про себя понимали необходимость перемен, например Громыко или Горбачев, но и они не могли, не смели выскочить за пределы негласных правил, которые складывались десятилетиями. Так уж повелось, что любая свежая мысль незамедлительно получала ревизионистский статус, если она, конечно, не принадлежала первому лицу в партии и государстве. Так уж получалось, что многие на разных собраниях в отдельности были против, а все вместе — за.