Омут памяти - Александр Яковлев

После него пришел во власть многоопытный и осторожный Евгений Примаков. Став премьером, он поставил перед собой важнейшую задачу — успокоить общество. И он это сделал. Твердо нацелился на борьбу с коррупцией. Я не исключаю, что именно по этой причине он и был освобожден от обязанностей председателя правительства.

Очередной жертвой стал Сергей Степашин. Человек демократических убеждений. Приобрел богатейший опыт работы в парламенте, в МВД и ФСБ, в Минюсте, испытал взлеты и падения, зигзаги судьбы, не поддающиеся здравому объяснению. Еще не научился "держать удар", но идет это от обостренного чувства справедливости.

Мои краткие оценки премьеров, конечно, схематичны. Сделал их только для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что все они — достойные люди со своим видением путей выхода России из затянувшихся неурядиц, но крылья их амбициозных надежд были прострелены на лету. Вся эта чехарда с правительствами создавала новые и достаточно искусственные трудности в проведении реформ.

Я не хочу писать о Ельцине в каких-то обвинительных, равно как и в восторженных тонах. О его поведении, характере, эмоциональных несуразицах написаны десятки книг и сотни статей. В них много всякого и разного — предвзятостей и обид, но и объективных оценок. Он был удобен для критических упражнений, очень часто подставлялся, в том числе — и без всякой нужды, из-за размашистости характера и природной склонности, я бы сказал, к простецкому самовыражению. В характере немало лишнего. Он бывал слишком доверчив и слишком недоверчив, слишком смел и слишком осторожен, слишком открыт, но всегда был готов уползти в раковину. Азартен и напорист. Игрок, одним словом, но преимущественно в экстремальных ситуациях. В нормальных условиях играл плохо — без фантазии и без ясных целевых установок.

Хочу коснуться и еще одного вопроса, который играет в политической жизни известную роль. Коммунисты пустили в общественный оборот словечко "Семья". Понятие двусмысленное. Вроде бы речь идет о семье в прямом смысле этого слова. Но зачислять в решающие фигуры при принятии решений жену, дочё-рей и внуков Ельцина смешно — это понимают даже те коммунисты, которые не страдают слабоумием. С другой стороны, включать в "Семью" все окружение Бориса Николаевича — совсем нелепо. Но психологический жупел чего-то плохого, скрывающегося под мифическим именем "Семья", производит определенное впечатление на обывателя. А то, что к этой пропагандистской, пусть и шулерской, находке присоединилась часть демократических средств массовой информации, не может не вызывать недоумения.

Ельцин оказался стойким к разухабистой, иногда хулиганской критике со стороны ошалевших от своеволия и безответственности некоторых парламентариев и журналистов, хотя я знаю, что он тяжело переживал несправедливые упреки и грязноватые наветы. Его терпимость к критике такого рода переходила все разумные пределы. Вытирать ноги о президента, пренебрегая при этом элементарными приличиями, стало у нас еще со времен Горбачева модой политиков, а также некоторых придурочных девочек и высокомерных мальчиков, не знающих жизни (и не желающих ее знать), опустошенных этически, а под удобной сенью свободы, признающих милосердие только к самим себе — непомерно любимым.

Лично я всегда относился к Борису Ельцину сочувственно, по принципу — не позавидуешь. Только с его характером и можно было забраться на танк, на котором приехали большевики снова оккупировать Москву, и с этого танка призвать народ России к борьбе с реваншистскими силами, ко всеобщей забастовке. Я согласен и с его решением о разгоне Думы в 1993 году, иначе пришла бы снова на нашу землю гражданская война. Тем самым практически Ельцин спас страну от нового национального позора. Только вот не сумел довести дело до конца.

Что я имею в виду? Прежде всего его безответственно прохладное отношение к освобождению из тюрьмы мятежников, авантюристов, дважды пытавшихся совершить государственный переворот. Его ошибкой является и то, что не сумел настоять на запрещении политической деятельности компартии. Глубоко убежден, что не будь сегодня мятежники на воле, а компартия — в парламенте, дела в стране шли бы по-другому.

Промахи серьезные. Они из той категории, когда русские с энтузиазмом создают сами себе трудности, а потом их героически преодолевают. Я верю, что и на сей раз мы преодолеем трудности, которые сами себе создали. Мятежники вскорости уйдут с политической арены по возрасту, а КПРФ и родственные ей объединения тихо скончаются, растворятся, но при условии, что власти перестанут искусственно держать их на плаву.

Но есть у Ельцина грех, которому не найти прощения. Это — чеченская война. Она преступна, а потому затемняет все остальное — хорошее и созидательное. Президент признал свою ошибку — это разумно. Говорят, что кто-то подвел его, а некто обманул. Возможно, и так. Но ответственность за содеянное лежит на президенте — и по должности, и по совести.

Однако в любом случае, рассуждая о Горбачеве и Ельцине, необходимо помнить о том, какие завалы прошлого — в экономике, политике, психологии — приходилось преодолевать реформаторам 1985 года и пытался осилить президент России.

Прерву, однако, ход своих рассуждений словами из того же Гоголя. Они удивительно уместны.

"Но оставим теперь в стороне, кто кого больше виноват. Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю: что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже мимо законного управленья образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного… И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников приставлением в надзиратели других чиновников. Все будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народов, вооружался против [врагов], так должен восстать против неправды. Как русский, как связанный с вами единокровным родством, одною и той же кровью, я теперь обращаюсь к вам. Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва…"

На этом рукопись 2-го тома "Мертвых душ" обрывается. Гоголь знал Русь на генетическом уровне, и потому все его типы и типажи не только хрестоматийны, но и вечно живые.

Президент слишком русский, сказал о нем Солженицын. Не в укор, но и не в достоинство. Власть для него — высшая ценность, оптимальная форма личного существования. Формированию чувства всесилия помогали не только характер, но и, как это ни парадоксально, упадок центральной власти при Брежневе, когда многие "первачи" стали всемогущими князьями, как нынешние губернаторы. Работоспособен до исступления, когда может, но ленив на анализ. И отсюда практика: куда кривая вывезет. А вывезла она к тотальному порабощению российского народа чиновничеством.