Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

Образ Петра Степановича Верховенского непосредственно связан с личностью революционера С. Г. Нечаева, основателя общества «Народная расправа», организатора политического убийства студента Иванова и автора «Катехизиса революционера». Фанатик, аскет и деспот, Нечаев обладал громадной силой воли и требовал от своих последователей слепой покорности. После убийства Иванова он бежал за границу, три года сотрудничал с Бакуниным, но был выдан русскому правительству и умер в Петропавловской крепости. Психологически Верховенский мало похож на Нечаева. Автор рисует не портрет, а карикатуру на революционера. В личности Нечаева есть мрачное и холодное величие, в образе Петра Верховенского подчеркнуты комические и низменные черты. Из зловещего демона Достоевский сделал хихикающего и суетливого «мелкого беса». Впрочем, автор романа–памфлета и не собирался воспроизводить действительность. «Мой Петр Верховенский, — признается он, — может нисколько не походить на Нечаева». Герой характеризован не психологически, а идеологически, как носитель идеи атеистического нигилизма. В плане романа–памфлета роль его была гораздо значительнее, чем в печатной редакции. Действие строилось на борьбе «нового русского человека» (Голубова–Шатова) с нигилизмом. Петр Верховенский стоял в центре интриги как антигерой. В первых же набросках он наследует от Нечаева его имя, организацию «пятерок», разбрасывание прокламаций, революционную пропаганду среди рабочих и убийство Шатова. Автор разрабатывает его психологическую характеристику: «Сначала студент очень смирен и малоразговорчив, так что отец даже и подсмеивается (пороху не выдумал). Но вдруг спор с отцом… Дерзкий спор. «Баба и проч.». «Студент» прост, прям, перестроить мир. Шатать фальшивыми деньгами и вестями, — чем ни попало»… «Студент не глуп, но мешают ему главное презрение и высокомерие нигилистическое к людям. Знать действительности не хочет. (Анекдот, по слухам, что фабричные его надули, а он уехал уверенный, по–французски, что будут баррикады.) Вопрос же о благородстве и подлости он и не ставит, как прочие нигилисты. Не до того ему и не до тонкостей. Дескать, надо действовать». Вот образчик его разговоров с Шатовым.

Нечаев: В прокламациях на правительство чем больше лгать, тем честнее. Это — прием герценовский.

Шатов: И иезуитский.

Нечаев: Иезуиты чрезвычайно умный орден, и в них, если хотите, истина. Иначе на свете не проживешь.

Княгиня (с жаром): Я всегда это думала.

Шатов: Думать, ничего не додумаешься, так решать, не думая, топором, — вот ваша подлая программа.

Пафос разрушения энергично выражен в диалоге между Степаном Трофимовичем и сыном. Отец говорит: «Не легкомысленны ли вы и какую ответственность берете на себя за потоки крови, которые вы хотите пролить? Устроить трудно. Вы ломаете потому, что это всего легче». Петр Верховенский отвечает: «Никакой ответственности, мы просто несем наши головы. Будущее общество создастся народом после всеобщего разрушения, и чем скорее, тем лучше».

Степан Трофимович:…Народ если увлечется бунтом и грабежом, то тотчас же и усмирится, устроит что‑нибудь другое, но по–своему и, пожалуй, еще гораздо худшее.

Петр Верховенский: Пусть: но уж то хорошо, что один мир погибнет. Настанет другой, хоть и с ошибками, устроенный народом, но уж наверное капельку получше. Когда увидят ошибки, мы или последователи наши его опять ниспровергнем, и так далее, до тех пор, пока примется наша программа целиком. Но уже и при первом опыте мы цели достигнем уже тем одним, что принят будет принцип топора и революции.

Степан Трофимович: Но если вы не знаете наверно, что программа ваша истинна, каким образом вы берете на свою совесть злодейство разрушения?

Петр Верховенский: Мы верим, что программа наша истинна и что всякий, принявший ее, будет счастлив. Вот почему и решаемся на кровь, потому что кровью купится счастье.

Степан Трофимович: А если не купится, что тогда?

Петр Верховенский: Мы уверены, что купится, и для нас довольно.

Этот политический диалог достоин лучших страниц «Бесов». Верховенский представлен теоретиком анархии; у него своеобразный катастрофический эволюционизм. История движется от одного разрушения до другого, и каждый новый мир «капельку получше» предыдущего. В конце ряда разрушений наступает «всеобщее счастье» — земной рай. В черновой тетради № 3 многочисленные заметки объединены в два отдела: «О том, чего хотел Нечаев» и «Взгляд Нечаева на ход внутренней политики». Эта изумительная по остроте формулировок программа анархизма достойна отдельного исследования. Автор резко подчеркивает, что герой его не социалист, а анархист. «Нечаев не социалист, — пишет он, — но бунтовщик; в идеале его бунт и разрушение, а там что бы то ни было)). С необычайной конкретностью излагаются 12 пунктов его программы. Вот, например, десятый пункт: «Усиление злодейств, преступлений и самоубийств для потрясения духа народного, для возбуждения неверия в прочность порядка и для возбуждения подвижности в Стенько–Разиновской части народонаселения. Усиление грехов и разврата, вино; раздача денег». И Нечаев заключает: «Год такого порядка или ближе, и все элементы к огромному русскому бунту готовы. Три губернии вспыхнут разом. Все начнут истреблять друг друга, предания не уцелеют. Капиталы и состояния лопнут, и потом, с обезумевшим после года бунта населением, разом ввести социальную республику, коммунизм и социализм… Если же не согласятся — опять резать их будут, и тем лучше…» «Принцип же Нечаева, новое слово его в том, чтобы возбудить, наконец, бунт, но чтоб был действительный, и чем более смуты и беспорядка, крови и провала, огня и разрушения преданий, — тем лучше. Мне нет дела, что потом выйдет: главное, чтобы существующее было потрясено, расшатано и лопнуло». Такие высказывания могут по казаться злостной карикатурой на русское революционное движение; но фантазия тен денциозного автора оказалась пророчес кой. Заметки о Нечаеве составлялись в мае и, вероятно, июне 1871 года (единственная дата в тетради 13 мая 1871 г.), а отчеты о процессе нечаевцев начали появляться в «Правительственном вестнике» только с 1 июля. Следовательно', Достоевский не мог знать «общих правил организации», составленных Нечаевым и прочитанных на суде. А между тем в этой инструкции буквально повторялись пункты сочиненной писателем программы его героя. В главе «Отношение товарищества к народу» Настоящий Нечаев пишет: «Всеми силами и средствами оно будет способствовать развитию тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и понудить его к поголовному восстанию… Наше дело — страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами на родной жизни, которые никогда не пере ставали протестовать на деле против всего, что связано с государством. Мы соединимся с диким разбойным миром, этими ис тинными и единственными революционера ми в России. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу — вот вся наша организация, конспирация, задача». Петр Верховенский с буквальной точностью выполняет в романе все правила Нечаева; его послушное' орудие — Федька каторжный. «Пятерки» Нечаева строились на сообщничестве в преступлении, шпионстве, клевете и деспотизме. Так же организует вои пятерки и Петр Вер ховенский. «Ассоциация, — заявляет он, — может действовать насилием, ложью, об-' маном, убийством, клеветой и воровством, до тех пор, пока она еще не одержала верх и борется. А впрочем, и далее может так действовать». Нечаев был выдан русскому правительству как уголовный прес тупник 19 октября 1872 года, а третья часть «Бесов» появилась в ноябрьской и декабрьской книжках «PyccKoro вестиика» за 1872 г. Роман–памфлет Достоевского оказался острозлободневным. В нем было подлинное ясновидение и пророчество.

По первоначальному замыслу Петр Верховенский провозглашал то учение о равенстве, которое в романе перешло к Шигалеву. Он говорил, что нужно «ревниво хлопотать о совершенном равенстве, а для этого первым делом понизить уровень образования, наук и талантов». Из общества изгоняются лица с высшими способностями, даже люди слишком сильные физически или очень красивые. «Никаких колонн, никакого искусства, никакой музыки, ибо это все развращает. Необходимо лишь необходимое. Вот девиз земного шара, а необходимое всегда достижимо».

Ему же первоначально принадлежала идея о физическом изменении природы человека, которая в окончательной редакции была отдана Кирилову. Верховенскому возражают, что его будущие люди поедят друг друга. «Тем лучше!» — подхватывает он. «Это самая высшая цель. Ибо они будут поедать друг друга только до известной черты — ибо впоследствии изменятся вовсе, изменится природа, и человек через долгую практику органически усвоит себя в ассоциации, и станут каждый для всех и все для каждого. Тут надо главное изменить природу человека физически. Тут вполне надо, чтобы переменилась личность на стадность».