Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

— Каких еще кубанцев?

— В черкесках, во всей форме. Сам я своим эскадроном в разведку ходил. Потом Литунов Федор полком пробовал… Куда-а там! Черная хмара. И не сдвинешь.

Вытирал комэск распаренное, в грязных подтеках лицо, высказал не с охотой главное:

— До Семки вот наш Костей послал… Подмогнул бы хоть своей бригадой… Так — мы, а так — кубанцы. На-спротив… Ни мы, ни они… Не кидаемся в шашки… Стоим — и квит.

Опалил бешеным взглядом начдив. Напяливая на всклокоченную голову шапку, посланец оправдывался:

— Его же, дьявола, тьма-тьмущая… Оторопки берут.

Приказав комбригу Буденному выдвинуться к речке Аксай Есауловский, Думенко подхватил с собой Маслака с полком. Гнал шибкой рысью, по высохшим местам срывался на галоп. С непривычки оборвал руку — сдерживал наскучавшую по встречному степному ветру Панораму. Из-за речных высоток с ходу атаковал казачьих пластунов. Какая-то свежая стрелковая бригада брошена из аксайских хуторов на подмогу пришлой кубанской коннице. Будоражила мысль: «Кубанцев подкинул Деникин…» До этих пор под Царицыном не попадались — донцы обходились сами. Дохлые, выходит, дела у них…

На скаку Борис велел выпустить на волю из чехла знамя. Сгустком людской крови забилось оно на хмуром сером небе. Выдергивая клинок, дал повод кобылице. Стремительно прыгали и росли в глазах серые комочки, напомнившие так живо перекати-поле. Два, три взмаха… Сквозь плетняной тын вздетых кверху рук прожгла Панорама, не задев никого грудью. На отлете, за спиной, держал клинок, не утоливший страшную жажду…

Сбив от речки гудящую лаву, на выгоне, у хуторка, вломился во фланг не успевшей развернуться кубанской коннице. Неподалеку у рыжей щетины талов по Аксаю выставилась бригада Булаткина. На них и нацелились деникинцы, защищенные донскими пластунами с тыла.

Не хотелось оставлять чубатые головы в чужой постылой сторонушке. Черной вороньей стаей, раздерганной ветром, низко пригибаясь к гривам, уходили кубанцы берегом Дона. Нахлестывая коней, цепко держались прищуренным глазом синей полоски садов станицы На-гавской. А за плечами тенью от трепавшейся бурки висели думенковцы. Чуть ослабил повод, оступался конь — катилась по супесной земле кубанка, опалив малиновым верхом мокрые бурьяны.

Из Потемкинской успели вырваться и донцы — остатки разгромленных ранее конных полков. Уходили вперемежку с кубанцами.

Проскочили Нагавскую. К колокольне станицы Кур-моярской, белевшей в синем разливе предвечерних сумерек, дотягивала за начдивом горстка отъявленных скакунов. Среди них стойко держался комэск Ки-ричков.

На взмыленных лошадях ворвались на церковную площадь, забитую телегами, артиллерией, скотом. Жители указали на двухэтажный дом под жестью — штаб генерала Попова. Изрубили охрану из калмыков; штабисты отстреливались из окон и чердака до тех пор, пока пуля не отметила серый волчий висок генерала.

Так и произошла у Думенко встреча с бывшим походным атаманом Войска Донского. Долго ждал, год, после первого знакомства в степях за Великокняжеской, в восточных имениях конезаводчиков.

Отдельная кавдивизия, оторвавшись на два-три перехода от пехоты, уступами шла по левому берегу Дона вниз. У станицы Романовской путь преградила группа Мамантова, сведенная из не добитых под Царицыном конных полков Голубинцева, Секретова, Попова. Не сдержав натиска, белые круто свернули от Дона к реке Сал.

Ночь застала штаб дивизии в хуторе Подгорном. Маневр противника делал бессмысленным наступление вдоль Дона. Выслав в преследование свежую часть, главным силам дал суточный отдых.

Заспался Борис нынче. Потолкавшись возле коновязи, зашел в штабную. Шинель кинул на стол. Насвистывая, проглядывал накопившуюся стопку бумаг. Доброе настроение не покидало его с той поры, как в Песковат-ке бросил осточертевший тифозный топчан. Недели две в седле, более трехсот верст за плечами. Победы радовали, облегчали; рвался, будто конь, чуя близкий дом. Сон не освежил — ломало в суставах, давило виски. Сваливал на весенний воздух, недавнюю болезнь и длинные переходы. Устали и войска. За сутки отстоятся, пододвинется пехота, из Ремонтной успеет боепитание и фураж.

Тощий пакетик из штаба армии. Лежит на самом исподе. Пугнул маленьким языком штабистов: эка, головотяпы, может, что и дельное. Вскрыл. Егоров, подтверждая приказ, просит не отрываться от стрелковых дивизий, предупреждает о ранних разливах рек.

Можно бы командарму и не предупреждать. У самого сердце сжимается. Распутица вот-вот грянет, вскроются Сал, Маныч, Дон… В разлив самая паршивая речонка — по-сухому переплюнуть ничего не составляет — в Приманычье оборачивается гиблым местом для колес. А тут — стрелковые дивизии… Без них не пойдешь. Уже оторвался опасно. Просто рискнул: Донская армия бежит, разваливается на глазах. Приказы главнокомандующего, генерала Денисова, пустыми бумажками валяются в захваченных штабах. Пленные, пленные, бесконечные обозы; казаки сдаются частями, с офицерами, при полном снаряжении. А еще больше оседают ночами в хуторах и станицах, самовольно, не желая покидать своих мест, семей. Густо идут к нему, Думенко, напрашиваются — искупить вину перед Советами. Берет охотно. Строй уже полный — четыре тысячи клинков. Забиты и тылы, формирования…

Вон опять толпа возле коновязи. При оружии, с лошадьми. Сил нет беседовать, дышать нечем… Толкнул форточку. Испарина покрыла лоб. Устало опустился на деревянный диван. Эта царицынская бумажка… Отвечать придется. Есть ли в Цимле телеграф? А может, переговорить из Ремонтной? Кстати, кликнуть Семена: сведения пусть подготовит да и займется пленными.

— Пошли за Буденным, — сказал вставшему у порога дежурному по штабу.

Пожалел. Аси нет, где-то с обозом. В Нагавской, не то в Курмоярской. Мишку с тачанкой выслать ей навстречу — в бричке печенки все отобьет…

— Входи.

Подумал, Буденный; где-то неподалеку попался вестовому. Наверно, в кузнице: