И аз воздам - Ирина Чернова

— Да какое там счастье, — попыталась я отвертеться от неожиданного подарка, — разве погулять по улице…

— Рия, — строго посмотрела на меня Ута поверх платья, — ты вот вроде не юная девушка, которая мечтает о красивых мужчинах, а взрослая женщина, хоть и в храм не ходила, как положено, а такие глупости говоришь, что даже слушать тебя не хочу! Разве приличное знакомство начинается не с прогулки? Ты вот как познакомилась с тем, кто потом выгнал тебя? Уж наверняка сперва смотрели друг на друга, потом говорили, потом гуляли… или по-другому у вас было?

— Нет, тетушка Ута, так и было, как вы говорите, — спорить с ней было себе дороже, и она и Зара находились уже в том возрасте, когда очень трудно отказаться от единожды составленного мнения. — И смотрели, и гуляли.

— Ну вот, а то сразу спорить начинаешь со старшими, — укоризненно попеняла Ута, — как будто я молодая не была и не знаю ничего! Вот это платье и оденешь, — сунула мне в руки последнее из вытащенных нарядов, — давай-ка примеряй прямо тут, если что так я сразу и подберу на тебе лишнее! Ох… моя спина… — схватившись за крышку сундука, она согнулась и я кинулась поддержать ее.

После уборки оставшегося добра в недра сундука, тетушка пошла командовать, как и что надо натягивать и застегивать, получая от всего происходящего несомненное удовольствие. Глаза у нее оживились, она раскраснелась и, сидя на лавке, начала крутить меня во все стороны, прикидывая, где и что можно еще ушить.

— Не спорь, Рия, — бодро тыкала она иголкой где-то сзади, — у девушки должна быть тонкая талия, не то, что у Хиллы или Диты, которых двумя руками не обхватить! Герта была чуть пошире тебя в талии, но я это быстро ушью и твой кавалер должен оценить такую фигуру… вот еще можно кое-что вокруг спереди нашить, чтобы грудь повыше казалась… ну-ка, вытаскивай из сундука мешочек, он у самой стенки лежит, там ленточки красивые… сейчас мы их присоберем и будет твое платье еще краше, чем раньше!

Проковырявшись с нарядом до самого вечера, Ута забыла про все, даже про плиту и ужин, но ничуть этому не огорчилась, а даже вроде как и обрадовалась, расправляя на мне свое изделие.

— Ничего, ничего, я и вчерашний отвар могу попить, а то как наешься на ночь, так и спать тяжело, — она радостно улыбалась, гладя рукой по платью, — а ты иди, Рия, иди, он ведь уже наверняка пришел и ждет тебя!

— Спасибо, тетушка Ута, — не откликнуться на подобную заботу совершенно чужой мне женщины было невозможно и я искренне обняла ее и поцеловала в морщинистую щеку, — вы прямо как моя мама, такая же добрая!

— Добрая… — проворчала Ута, — а дочка родная не пошла к ней… ну да тебе видней, я же не знаю, что там у вас в роду принято! Иди, иди, — она еще раз подтолкнула меня к двери.

Конечно, Райшер уже выхаживал по улице туда-сюда этаким боевым петухом, только яркого хвоста не хватало! Грудь колесом, правая рука лежит на поясе, голова гордо откинута и сапоги блестят, как зеркало… это при здешней-то пыли, а взгляд зорко нацелен на улицу, где уже давно вдалеке прохаживаются местные жители, якобы просто так. Мне-то их не разглядеть издалека, но зуб даю, что все здешние кумушки уже сбегали друг к дружке и теперь просто изнывают от любопытства в ожидании интереснейшего зрелища.

— Ри-ия, — театр одного актера изобразил вселенское удивление, потрясение и изнеможение в одном флаконе, отчего мне положено смутиться, но не совсем, а горделиво, посматривая при этом по сторонам. — Какая ты красивая в этом платье, я просто сражен наповал! Надо же, как простая вещь меняет внешность, еще утром я видел перед собой хорошенькую служанку, а сейчас передо мной принцесса!

Вот только бы не хрюкнуть от смеха в такой момент, когда мне положено краснеть и внимать… я и покраснею… от натуги, потому что еще немного и не сдержусь, расхохочусь во все горло от такой неприкрытой лести. Это здесь так положено убалтывать, да?

— Давай пройдемся по улице, — Райшер уже подловил меня под локоток, цепко держа его поближе к себе и ощупывая пальцами руку, на жирность, что ли, проверяет? — Идем-ка во-он туда, — направление было указано почему-то в сторону тупика, где я иногда рвала траву для кроликов, — все твои соседи на тебя сейчас смотрят, — уже более тихо произнес он, самодовольно поглядывая по сторонам, — завидуют… ты же такая красивая, глаз не оторвать!

— Вы тоже очень красивый, господин Бейрис, — рассматривать носки его сапог было невыносимо, но если я подниму голову, он тотчас уловит, что я кривлюсь и кусаю губы, лишь бы выглядеть серьезной и гордой от соседства с ним. То, что в каждой дырке торчат чужие глаза, можно и не сомневаться, только самолюбования у него больше чем весу и прогулка эта задумана исключительно для публики, пусть даже бедной и неказистой.

— Ну что ты, Рия, я совершенно не считаю себя красивым, — уверил Бейрис, делая вид, что не замечает выглядывающую в приоткрытую калитку рябую Диту, — самая обыкновенная внешность, ничем не примечательная! Мужчине она совершенно ни к чему, это девушка должна украшать только своим присутствием… вот как ты, — ну конечно, как же без томного придыхания обойтись, их что, учат такому специально? — У нас в полку есть мужчины, которые более красивые, чем я, вот на кого уж девушки западают, стоит только их увидеть! Мне же всегда приходится стоять за их спинами, — томность перешла в грусть, — они успевают сделать первый шаг, выбирая себе на танцах ту, которая могла бы танцевать и со мной, а я… я остаюсь стоять. Это так обидно, Рия, ты даже представить себе не можешь, что я чувствую в этот момент!

Что он чувствовал в этот момент, не знаю, но мой локоть чувствовал его бок очень хорошо, поскольку был прижат от души! Выдергивать его было весьма затруднительно из-за разницы в силах, зато Бейрис положил на него еще и правую руку, поглаживая мне запястье. За очередными воротами негромко охнули и послышалась приглушенная возня.

До самого конца улицы Райшер заливался соловьем о том, что его никто не любит и всему виной его подлые сослуживцы, уводящие всех девушек у него из-под носа. Девушки, как одна, называли его совершенно простым и неинтересным, глупым и робким, обходили стороной заранее и внаглую вешались на шею всем, кроме него. Он же молча страдал и искал утешения в вине, но даже в трактире его никто не удостаивал внимания. От этого он начал постепенно чахнуть и подумывать о сведении счетов с жизнью, не видя никакого просвета впереди. За время горестного повествования о незаслуженных страданиях мы чинно-благородно успели дойти до самого тупика, постояли около запылённых кочек травы на краю пересохшей канавы, заросшей короткой желтоватой осокой и повернули назад, продолжая прогулку неспешным шагом.