Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

ни с чем не спорил. Но и не клеймил. Даже в апреле 1948 года, как вспоминает Джилас, случайно встретившийся с Димитровым на вокзале (по пути в Прагу меняли паровозы), болгарский вождь украдкой пожал ему руку и шепнул что-то ободряющее. А в июне, в разгар совещания в Бухаресте, когда ораторы уже хором несли Югославию по кочкам, тов. Димитров пошел еще дальше, тепло поблагодарив отщепенца Тито за поздравление с Днем рождения.

Неудивительно, что в Будапешт, по просьбе Москвы, послали не самого вождя, а тов. Костова, который отщепенца Тито издавна терпеть не мог, в компании надежного до синего звона тов. Червенкова. И тем не менее объявить «отщепенцем и фашистом» тов. Димитрова, живую легенду коммунистического движения, было совершенно немыслимо, и сам тов. Сталин был категорически против, в связи с чем «кандидата» не тронули.

Не тронули и тов. Коларова, фигуру крупную, знаковую, но не слишком влиятельную, тем паче из эмигрантов, многократно проверенного, да плюс ко всему старого и очень больного, без реальной группы поддержки. И тов. Червенков не подходил на роль «паровозика»[185], ибо тоже из эмигрантов, причем крепко-накрепко связан с МВД и (очень важно!) все помнили, что именно он первым, без указаний, почуял и подхватил (еще в 1947-м, в Шклярска-Порембе) новые, еще и в Москве тогда недоформулированные тенденции.

В общем, эмигрантов вывели за скобки и начали сужать круги, выбирая из тех, кто в период войны не был в Москве, то есть мог поддаться чуждым влияниям. А таковых было еще меньше: не считая пары-тройки имен, известных, но всё же второстепенных, «на верхах» круче всех сияли тов. Югов и тов. Костов, причем на обоих имелась и кое-какая информация.

Еще в мае 1948-го тов. Петрушевский, главный военный советник в Болгарии, сообщал, что генерал Иван Кинов, начальник Генштаба, жаловался ему: дескать, «некоторые лица считают, что роль Советского Союза в деле освобождения Болгарии не так уж велика, что сами они сделали для своего освобождения очень много». Правда, как указывалось далее, «никакой организации, конечно, нет, есть только подобные настроения», но по контексту можно было понять, что речь идет о тов. Костове — заместителе премьера, тов. Югове — главе МВД и еще о паре министров чуть пониже рангом.

Не Бог весть что, конечно, но все-таки. К тому же на тов. Костова имелся дополнительный компроматик: еще в 1947-м он позволял себе выражать сожаление, что табак и розовое масло СССР закупает по ценам ниже, чем Запад, в связи с чем попытался засекретить важную экономическую информацию не только от Запада, но и от Москвы. Да еще и в беседе с самим тов. Сталиным что-то лопотал о тарифах (то есть о том, что хотелось бы самим определять цены на вывозимые в третьи страны товары). Естественно, Иосиф Виссарионович счел такой фокус недопустимым, запомнил и время от времени, вспоминая тов. Костова, ворчал что-то о «двойственности позиции», справедливо указывая, что именно с экономики начался конфликт с отщепенцем Тито.

Короче говоря, досье на бывшего тов. Папуаса имелось. Но, с другой стороны, знали в Кремле и то, что Трайчо — фанатичный, до последнего вздоха, поклонник лично тов. Сталина, а главное — убежденный враг белградского отступника. Без примеси. Почему, я, честно говоря, не разобрался. Были там и политика — категорическое нежелание «сливаться» с Белградом, ибо «Тито нас сожрет» (даже тов. Димитров не мог тов. Костова переубедить), и разногласия по Пиринскому краю, и много чего еще.

Но было, похоже, и что-то личное. Причем абсолютно взаимно: отщепенец Тито тов. Костова тоже терпеть не мог, считал главной помехой в деле охмурения Софии и постоянно вбрасывал что-то типа: «Вот в 1942-м весь ЦК расстреляли, и только ему пожизненное, — почему?» — с выводом: «У нас есть доказательства, что агенты известных капиталистических государств превратились в ряд функционеров некоторых коммунистических партий». Но это тоже играло на пользу Трайчо, поскольку любой вброс из Белграда в Москве теперь считали доказательством в защиту.

ЖАЛУЕТ ЦАРЬ...

Короче говоря, в Кремле сомневались, размышляли и, анализируя время от времени получаемые из Софии (от тов. Червенкова, которому негласно поручили заняться вопросом) «колоды», карту с Папуасом неизменно откладывали в сторону. Недалеко, чтобы, ежели что, недолго искать, но откладывали. Как и некоторые другие карты, типа, скажем, тов. Добри Терпешева, бывшего главкома НОПА, которому лично тов. Сталин почему-то верил. Зато чем дальше, тем больше интересовались картой тов. Югова.

Тут, правда, никаким «титоизмом» даже в намеке не пахло, и послушен он был на зависть аж самому тов. Червенкову, зато по остальным статьям подходил как нельзя лучше: «главорез» (мало кто любит, а многие ненавидят), амбициозен (в контрах с эмигрантами), а главное, туповат и, следовательно, легко заменим. В придачу же, поскольку «состав» за таким «паровозиком» потянуть было сложно, Кремль дал рекомендацию привлечь к ответственности некоего тов. Чанкова.

Однако тов. Червенков, как ни странно, раз за разом находил аргументы в пользу тов. Югова, с которым вообще-то не ладил, и тов. Чанкова тоже брал под защиту, зато персона тов. Костова, вопреки очевидной неохоте Кремля ее рассматривать, в «колодах» возникала вновь и вновь. В Софии явно не желали выводить Папуаса из-под удара.

Нельзя сказать, что такой опытный партийный волк, как Папуас, не насторожился. Он имел сеть информаторов во всех структурах и чуял, что ветер дует нехороший, но ничего конкретного выяснить, а значит, и предпринять не мог. А потом, 7 марта, в Москву самолетом отправили тов. Димитрова, накануне плохо себя почувствовавшего.

Потом уже начались слухи и сплетни: дескать, то ли тов. Вышинский «заманил в самолет и увез», то ли тов. Берия, «уезжая из Болгарии, насильно вывез», — а на самом деле всё куда прозаичнее: очень больной человек действительно почувствовал себя худо и поехал в Москву на внеплановый осмотр, как до того бывало нередко.

Правда, оттуда он уже не вернулся, однако оснований для какой-то конспирологии нет: в каком стационаре лежал, известно, диагнозы и процедуры не секрет, с кем встречался — тоже. И тем не менее факт есть факт: из активной деятельности человек-легенда выпал, а замещать его остался, разумеется, тов. Костов. Однако в тот же день, сразу после того, как самолет взлетел, состоялось заседание Политбюро, по ходу которого тов. Коларов, тов. Червенков, тов. Югов и еще кто-то «буквально набросились» на и.о. премьера, обвинив его непонятно в чем (протокола нет), выразив недоверие и поручив «временно» возглавить правительство тов. Червенкову.

Правила этой игры тов. Костов знал