Римская история в лицах - Лев Остерман

А Цезарь в послании, прочитанном в сенате в день январских календ, после обычных пожеланий по случаю нового года, обратился к делу Сабина, утверждая, что тот подкупил нескольких вольноотпущенников с целью учинить на него покушение, и недвусмысленно требуя предать его смерти. Тут же было вынесено соответствующее сенатское постановление, и, когда осужденного влекли на казнь, он кричал, насколько это было возможно — ибо его голова была прикрыта одеждой, а горло сдавлено, — что так освящается наступающий год, такие жертвы приносятся Сеяну. Куда бы он ни направлял взор, куда бы ни обращал слова, всюду бегут от него, всюду пусто: улицы и площади обезлюдели. Впрочем, некоторые возвращались и снова показывались на пути его следования, устрашившись и того, что они выказали испуг...

...Вслед за тем Цезарь в присланном им письме поблагодарил сенаторов за то, что они покарали государственного преступника, и добавил, что над ним нависла смертельная угроза из-за козней врагов, однако никого из них не назвал по имени. Тем не менее всем было ясно, что он имеет в виду Нерона и Агриппину». (Там же. 69, 70)

В конце года на Капри Тиберий выдал дочь Германика, Агриппину младшую, за Гнея Домиция Агенобарба, внука Марка Антония и Октавии (см. родословное древо). От этого брака в год смерти Тиберия должен родиться Нерон — будущий император.

В следующем году в возрасте восьмидесяти трех лет умерла Ливия Августа. Тиберий не пожелал прибыть в Рим, чтобы проститься с матерью. В письме сенату он сослался на занятость государственными делами и заодно, как бы из скромности, повелел урезать щедро определенные сенатом в память Августы почести.

Со смертью Ливии пала последняя слабая преграда самоуправству Тиберия и Сеяна (мать все же считалась соправительницей). Вскоре после похорон в сенат было доставлено письмо принцепса, полное резких упреков в адрес Агриппины старшей и Нерона Цезаря. Хотя Агриппине вменялись в вину лишь надменность и строптивость, а Нерону — развратное поведение, тон письма не оставлял сомнения в намерении Тиберия сослать обоих. Сенат некоторое время колебался. Курию окружил народ, явившийся с изображениями Агриппины и Нерона. В толпе кричали, что письмо Цезаря подложное. Однако Тиберий вскоре прекратил эти колебания, объявив в особом указе порицание народу и осуждение нерешительности сената. Он потребовал предоставить решение судьбы обвиняемых на его усмотрение. Сенат, разумеется, тут же с этим согласился. По распоряжению Тиберия Агриппина была сослана на остров Пандатерию, Нерон Цезарь — на остров Понтия (оба острова расположены в Тирренском море, далеко к западу от Неаполя). Для обоих ссылка была прелюдией к гибели. Согласно Светонию, Нерон покончил с собой в следующем же году, когда к нему, якобы по воле сената, явился палач. Агриппина уморила себя голодом двумя годами позже.

В том же 33-м году в подвалах Палатинского дворца, тоже от голода, но не добровольного, умер ее второй сын, Друз Цезарь.

Убийство Друза было совершено по распоряжению принцепса. Для его оправдания он приказал в сенате прочитать ежедневные записи всех поступков и слов узника — естественно, далеко не дружественных по отношению к императору. Из чего стало ясно, что Друз находился под неусыпным наблюдением. «Сенаторы, — пишет Тацит, — зашумели, делая вид, что охвачены негодованием, тогда как в действительности были потрясены страхом и изумлением, что некогда столь осторожный и так тщательно скрывавший свои преступления принцепс дошел до такой откровенности, что, как бы раздвинув стены, показал внука под плетью центуриона, осыпаемого пинками рабов и тщетно молящего хоть о какой-нибудь пище для поддержания жизни». (Там же. Кн. 6, 24)

Утрата 5-й книги Анналов лишает нас возможности составить подробное описание падения и казни Сеяна. Светоний утверждает, что префект претория замышлял осуществить насильственный переворот. По-видимому, устранив всех претендентов на власть, Сеян счел ненужным дальнейшее ожидание милостей от Тиберия. Принцепсу об этом донесли, очевидно, еще в 30-м году. Тиберий действовал предельно осторожно и хитро. Чтобы удалить Сеяна с Капри и таким образом ослабить контроль за своими связями с внешним миром, он провел избрание Сеяна вместе с собой консулом на 31-й год. Один из консулов обязан был постоянно находиться в Риме! Затем принцепсу удалось тайно связаться с преторианцами и пообещать им по тысяче денариев каждому, если они предадут Сеяна. Макрону, мерзавцу того же ранга, он поручил мобилизовать когорты городской стражи и произвести арест Сеяна после того, как о том будет решение сената. За это ему был обещан пост всемогущего префекта претория. Только после всего этого Тиберий прислал в сенат слезное письмо с жалобой на Сеяна, в котором умолял отцов-сенаторов защитить «одинокого старика» и, если ему надо присутствовать в сенате, прислать за ним вооруженную охрану По-видимому, соотношение сил в Риме быстро прояснилось. Преторианцы выдали своего шефа, Макрон его арестовал, а сенаторы немедленно приговорили к смерти.

Читатель может представить, какая последовала вакханалия казней не только тех, кто был причастен к заговору Сеяна, но хотя бы в свое время (на зависть другим!) сумел добиться его благосклонности. Тацит называет множество имен — вряд ли их стоит повторять. Первое время следствие по делу о заговоре вел сам Тиберий. К нему на Капри доставляли арестованных и там же казнили осужденных, сбрасывая их тела в море. Утомившись этим занятием и отвлеченный открытием тайны гибели сына, он отправляет Макрону распоряжение «...умертвить всех, кто содержался в темнице по обвинению в сообщничестве с Сеяном. Произошло страшное избиение, и на Гемониях (лестница, по которой влекли трупы в Тибр. — Л.О.) лежало несметное множество убитых обоего пола, всякого возраста, знатных и из простого народа, брошенных поодиночке или сваленных в груды. Ни близким, ни друзьям не дозволялось возле них останавливаться, оплакивать их, сколько-нибудь подолгу смотреть на них: сторожившие их со всех сторон воины внимательно наблюдали за всеми, так или иначе проявлявшими свою скорбь, неотступно следовали за разложившимися телами, пока их волочили к Тибру. Они уплывали вниз по течению, или их прибивало к берегу, и никто к ним не притрагивался и не предавал их сожжению». (Там же, 19)

Еще более отвратительной, чем эта картина бойни, представляется эпидемия всеобщего доносительства, охватившая, как это бывает в годы кризисов, чуть ли не все общество, но особенно правящую верхушку: «Наиболее пагубным из всех бедствий, какие принесли с собой те времена, — пишет Тацит, — было то, что даже виднейшие из сенаторов не гнушались заниматься сочинением подлых доносов, одни — явно, многие — тайно. И когда доходило до этого, не делалось никакого различия между посторонними и близкими, между друзьями и людьми незнакомыми, между тем, что случилось недавно, и тем, что стерлось в памяти за давностью лет. Все, что говорилось на форуме, в узком кругу на пиршестве, тотчас же подхватывалось и вменялось в вину, так как всякий спешил предвосхитить другого и обречь его на расправу: часть — чтобы спасти себя, большинство — как бы захваченные поветрием». (Там же, 7)

Впрочем, тем ярче на этом фоне поступки тех, кого всеобщая зараза не принудила отречься от чести и достоинства римлянина. Всадник Марк Теренций на суде не только не отрекся от былой дружбы с Сеяном (к заговору он не был причастен), но смело оправдывал ее благоволением самого Тиберия: «Не нам, — говорит он, — обсуждать, кого ты вознес над другими и по каким причинам ты это сделал: боги вручили тебе верховную власть, а наша слава — лишь в повиновении твоей воле... Козни против государства и умысел умертвить императора подлежат каре; но да будет нашим оправданием то, что дружбу с Сеяном и услуги ему мы прекратили, Цезарь, одновременно с тобой».

Мужество этой речи, — продолжает Тацит, — и сознание, что нашелся наконец человек, чтобы высказать то, что было у всех на уме, возымели такую силу, что его обвинителей, которым при этом припомнили их прежние низости, покарали изгнанием или смертью». (Там же, 8, 9)

В те же годы уморил себя голодом законовед Кокцей Нерва — неизменный приближенный и спутник принцепса, — хотя его положение нисколько не пошатнулось. Тиберий пытался его отговорить. «Уклонившись от объяснений, Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его мысли передавали, что, чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец». (Там же, 26).

Надо сказать, что многие в то страшное время торопились покончить жизнь самоубийством. И не только из-за страха самой казни, но и потому, что казненных запрещено было хоронить, а их имущество подлежало конфискации. Тогда как тела умертвивших себя дозволялось предавать погребению, а завещания их сохраняли свою силу